Другая война - стр. 27
Только к алкоголю всегда был неравнодушен; имеется такая человеческая слабость у гениального политика. Вот и сейчас, на коньяк вовсю налегает. И пусть налегает, Пашке Храпу для дела ничего не жалко. Подумаешь, полдюжины бутылок французского коньяка по триста баксов за штуку. Всё окупится, обязательно окупится. И богатый от широты души ужин, и девочки, дожидающиеся в сауне, когда господа к ним выйдут.
Подлив в только что опустошённую стопку новую порцию драгоценного напитка, Храп предложил тост.
– За наше дело!
Гости молча согласились и выпили. Лишь Тарков, наскоро закусив бутербродом с красной икрой, добавил к сказанному.
– Скорее, за успех нашего дела.
– Кстати, об успехе, Павел Николаевич, – внёс свою лепту в разговор дожёвывающий очередной кусок мяса Нечепурь. Взяв толстой ручищей пачку белоснежных салфеток начсклада, наскоро обтёр заляпанные жиром руки и добавил, – через пару дней должны приехать партнёры с Кавказа, а мы не готовы к этому. Паша, совсем не готовы.
– Всё будет в порядке, Григорьевич, – ответил слегка заплетающимся языком захмелевший хозяина дома. – Ты же меня знаешь. Я сказал, что найду бумаги – значит так и будет. Я всегда выполняю то, что обещал. Или есть сомнения?
– Сомнения, Паша, всегда есть, что нечего будет есть, – Нечепурь покачал головой и отправил очередной кусок в рот. – Понимаешь, я такой человек – вечно сомневающийся. Перестраховщик. Всегда считал и сейчас считаю: лучше перебдедь, чем недоглядеть. Люблю порядок и осторожность во всём. На красный свет через дорогу не перехожу, сплю с пистолетом под подушкой, жене – суке, не доверяю. Всегда считаю: мало ли что, и всякое бывает. А также никогда не даю пустых обещаний. Паша, никогда. И тебе советую так поступать.
Говоря так, начальник складов нисколько не кривил душой. Перестраховываться и ещё раз перестраховываться – было одним из основных принципов полковника. Вся его жизнь подтверждала это. Имея солидный наворованный за годы службы капитал, Нечепурь, тем не менее, вёл жизнь без особо шика. Передвигался всегда на служебном уазике, хотя вполне мог купить дорогую иномарку; имел обычную трёхкомнатную квартиру, хотя при желании мог бы переехать в индивидуалку; летом копался на весьма скромной даче, не столько из удовольствия, сколько из экономии. И на службе Нечепурь никогда не высовывался, помня тот случай его перевода из округа. Тогда он единственный раз в жизни рискнул, что стоило ему карьеры.
– Да причём тут красный свет, Григорьевич? – невозмутимо читающая нотации туша Нечепуря начинала понемногу доставать Пашку Храпа.
– А притом. Если уж ты сказал, а Игорь Александрович не даст соврать, что к понедельнику – замечу к прошедшему, прошлому понедельнику – уладишь все проблемы; вывернись кишками наружу, а выполни обещание.
– Я и выполню. Ну, вышла задержка, но…
– Паша, Паша, не надо никаких но. Просто дай результат и всё. Ты пойми: мы влезли в серьёзное дело, за которым стоят серьёзные, точнее сказать, очень серьёзные люди. Да мне ли тебе говорить, ты сам всё знаешь. Поэтому догадываешься, что если мы этих людей подведём, нехорошо нам будет, ой как нехорошо. А кто в этом будет виноват?
– Ну вот, опять я во всём виноват.
– Ты, Паша, не кипятись, – от Таркова, выпившего больше всех, за версту несло перегаром. – Григорьевич дело говорит. Встреча со дня на день, а мы не готовы.