Другая. Украденная душа - стр. 9
– Люди, львы… – подсказал Шура Зуев, сидевший на сцене ближе всех к Маше.
– Орлы, – с издевкой сказал кто-то в партере.
– И куропатки, – подхватил другой, более зычный голос.
Маша молчала, с удивлением оглядывая зал.
Тут знаменитая Ржанская, игравшая Аркадину, не нашла ничего более умного, как кинуть свою запланированную реплику, которая должна была прозвучать уже после монолога Заречной:
– Это что-то декадентское.
Зуев-Треплев отозвался, автоматически следуя тексту – (умоляюще и с упреком):
– Мама!
В зале засмеялись, кто-то захлопал, приветствуя находчивость актеров. В этот момент Заречная должна была сказать, что она одинока и раз в сто лет открывает уста, и голос ее звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит, и так далее… Но Маша молчала, глядя в какую-то немыслимую точку на расстоянии вытянутой руки от собственных глаз.
– Серой пахнет, – угрюмо проговорила Аркадина. – Это так нужно?
В сложившейся ситуации реплика приобрела неожиданно новый, зловещий смысл.
– Да, – мрачно подхватил Треплев.
Аркадина усмехнулась:
– Да, это эффект.
Треплев повторил:
– Мама!
Вдруг встрепенулся, скинул оцепенение, посмотрел на Раковского, который с безумными глазами махал актерам из-за кулисы…
– Господа! – продолжил Зуев тем же голосом. – Мы приносим свои извинения. Через несколько минут спектакль будет продолжен. Дайте, пожалуйста, занавес.
Родион хлопнул по плечу Кривцова, своего помощника, и тот пересел за пульт. Родион вышел из зала и, набирая скорость, понесся через фойе.
Занавес был закрыт, Маша все также сидела на «камне», Раковский слева, Зуев справа – пытались поднять ее. Тело девушки, казалось, приросло к «камню», она удивленно озиралась по сторонам, похоже, вовсе не понимая, как она попала сюда.
– Да что с тобой?! – зашипел Раковский, размахивая перед ее лицом ладонью.
Маша сделала несколько шагов по сцене и вдруг завалилась навзничь. Родион подлетел одним гигантским прыжком и подхватил обмякшее тело. Раковский вытягивал шею, всматриваясь за левую кулису, откуда быстро, из глубины, приближалась, уже «вся в белом», Светка Алексеева, дублерша.
Родион отнес Машу прочь со сцены, бегом, будто в театре начался пожар. Оглянувшись, он увидел, что Светка уже сидит на «камне», поправляя свое белое, а занавес ползет в стороны.
Чей-то голос деловито произнес за шторой:
– Скорая? У нас, знаете ли…
Веки Маши были плотно сомкнуты.
– Дарья… – прошептали ее бескровные губы. – Не лезь ко мне, Дарья!
В следующий миг она очнулась, часто заморгав глазами.
– Люди, львы, орлы и куропатки… – донеслось со сцены бодрым голосом Светки, сдобренное хлопками и смехом в зрительном зале.
Скорая приехала, врач вколола Маше успокоительное и развела руками: ничего страшного, вообще – ничего.
Тем же вечером они сидели в открытом кафе под гостиницей «Россия», за парапетом бились крупные волны Волги, низкое солнце припекало, но крепкий речной ветер обволакивал лица уверенной прохладой. Маша задумчиво рассматривала ледяное крошево в своем бокале, где белый свет разбивался на полноцветную радугу.
– Кто такая Дарья? – спросил Родион.
Маша вздрогнула. Вопрос явно привел ее в замешательство.
– Откуда ты знаешь о Дарье? – прошептала она.
Родион пояснил.
– Ну, хорошо, – успокоившись, сказала Маша. – Я никому не рассказывала о своей сестре. Мы давно не общались. Она осталась в Оренбурге. У нее был свой бизнес. Индивидуальный… Ты понимаешь?