Древнее китайское проклятие - стр. 37
На вид она была самая натуральная Баба-яга – маленькая, сморщенная, одетая в какие-то лохмотья. Еще у нее были грязные волосы и кривой нос.
– Етить твою налево! – возопила бабка. – Кто это тут балует?
– Пардон, мадам, – сказал я.
– Хранцуз? – спросила она и повела носом: – Не, не хранцуз, русским духом пахнет. Ты кто, а?
– Сергей.
– Дурак? – уточнила она.
– Сама такая, – сказал я.
– Не хами, отрок! Чего приперся?
Очевидно, просьба не хамить ее лично не касалась.
– Дело есть.
– У меня с тобой никаких делов нету, – сказала противная старушенция. – Пшел вон, смерд.
И захлопнула дверь.
«Нет, – подумал я, – Тридесятое тут царство или еще какое, но такого отношения я не потерплю».
Ноги сами вынесли меня на крыльцо, а кулак забарабанил в дверь, да так, что вся избушка ходуном заходила.
– Опять ты? – спросила Баба-яга, высовываясь в небольшую щелочку.
– Опять! – Я засунул в щелочку ботинок, не позволяя захлопнуть дверь перед моим носом.
– Чего надо?
– Меч-кладенец давай.
– Щаз!
Она попыталась закрыться изнутри. Я дернул дверь на себя – и хлипкая конструкция слетела с петель.
– Бабуля, – сказал я вежливо. – Давай меч, а то хуже будет.
– Но-но, – взвизгнула старушенция. – Не угрожай, понял? У меня связи!
– У меня тоже! Давай меч.
– А почто он тебе?
– Надо.
– Всем надо, – сказала старушка. – Иди прочь.
– Всем надо, а я возьму…
– Горыныча кокнуть хочешь? – подозрительно прищурившись, спросила старушка.
Я пожал плечами:
– Так уж масть легла.
– А он мне, между прочим, друг. Почти родич.
– Мои соболезнования. Не фиг было девиц воровать.
– Это семейный бизнес, – сказала Баба-яга. – Он не виноват.
– А я не прокурор. Мне до пейджера, кто виноват, а кто нет. Меч давай.
– Не дам. Какие у тебя на него права?
– Я герой.
– Героев много, – логично возразила старушенция.
– Я от Гэндальфа.
– А, – сказала она, – и этот иностранный охальник тута. Надо было мне самой догадаться. Он тут все бегал и вопил про малого из другого мира. Это ты, что ли?
– Я.
– А все равно не дам, – заключила старушка. – Режь меня на части.
– Не провоцируй, – сказал я.
– Режь. Начинай. На! – Она протянула мне руку. – Отрежь руку, чтоб я помела никогда не коснулась.
Вместо того чтобы принять ее приглашение к членовредительству и расчленению, я аккуратно отодвинул старушку в сторону, прошел внутрь избушки и учинил там небольшой шмон. Внутри избушки царил такой же бардак, который наблюдался снаружи, но мне, еще не так давно ведшему холостяцкий образ жизни, к этому было не привыкать.
Но ничего более похожего на меч, чем кочерга, я не нашел. Какие-то баночки с трудноопределимым содержимым, грязные кастрюли, котлы и тигли, сушеные кроличьи лапки в связках, запас продуктов на случай третьей мировой войны… Баба-яга наблюдала за обыском со стоицизмом партизана, в землянке которого шарились полицаи.
За печкой я нашел большой, окованный железом сундук и с трудом вытащил его на середину комнаты. Сундук был закрыт на тяжелый замок.
– Где ключ? – спросил я.
– Ищи, – гордо отвернулась старушенция.
– Так открою, – сказал я, щелкнул пальцами, прочитал модифицированное заклинание «сим-сим, откройся», и замок повис на одной дужке. Никаких эмоций на лице Бабы-яги не отразилось.
Я поднял тяжелую крышку и заглянул внутрь сундука.
– Это что за фигня?
– Сапоги-скороходы, – сказала старушенция. – Хочешь примерить?