Драматицко позорище - стр. 3
– Калимера, – сказал мужичок. – По грецки – добрейшего, так сказать, вечерочка. Первачок свежайший, утренний. – Рядом с ним стояла бутыль с мутной жидкостью. – Я и анис добавил, для лучшего, в хорошем смысле этого слова, пропердончика. Не желаете?
– Спасибо, я повременю, – я расстелил циновку и уселся.
– Васёк, – представился мужичок.
– Лёха, – зачем-то сказал я, хотя терпеть не могу, когда меня так называют.
– В порядке обустройства быта в нашем грандпаласе остановились? – поинтересовался Васёк и сделал большой глоток своего пропердончика.
– В нём, – сказал я. – А когда представление начнётся?
– Сейчас пеплом посыпят и начнут, – Васёк оскалил дисгармонично белые, крепкие и ровные зубья. – Гермесы наши трисмегисты!
– А зачем пеплом посыпают? – хотел спросить я, но не успел. Воздух заполнила ужасающая какофония из кошачьих визгов. Наверное, так происходит, если сто пятьдесят мартовских котов запереть в подвале без окон и дверей. Под эти душераздирающие звуки три фигуры, задрапированные с головы до ног в чёрное, высыпали в центре двора несколько мешков вещества, напоминающего тальк, граблями сделали ровную площадку и поставили в центр площадки табурет и большую лакированную арфу.
Визги смолкли также внезапно, как и начались. За арфу села девушка, очень похожая на ту, что встретила меня на пороге, только прическа из мелко заплетённых косичек у неё была фиолетового цвета. Девушка заиграла. Играла она виртуозно, самозабвенно, слегка прикрыв веки, вся отдаваясь настроению музыки.
«Какие таланты в глухомани пропадают», – подумал я.
Один из тех домиков, которым не хватало разве что курьей ножки, загорелся. Арфистка резко прекратила исполнение, встала, бросила светлый платок на голову сидевшей перед ней толстой бабы и с криком «Прощай!» кинулась в горящий дом. Я инстинктивно дёрнулся, чтобы бежать спасать красавицу, Васёк цепко удержал меня за руку.
– Не ссы! – тихо, но твёрдо сказал он. – Это оптический обман.
Домик, меж тем, как-то очень быстро догорел дотла. Факелы, будто по мановению волшебной палочки, уменьшились до размера едва мерцающих свечек и в наступившей темноте зазвучал размеренный голос:
Буду я ночь воспевать, что людей родила и бессмертных,
Ночь – начало всего, назовём её также Кипридой.
Внемли, блаженная, в звёздных лучах, в сиянии синем!
Внемли! Отрадны тебе тишина и сон безмятежный,
Ты, о, весёлая, добрая, праздники любишь ночные,
Мать сновидений, ты гонишь заботы и отдых приносишь.
Все тебя любят, дарящую сон, колесницы хозяйку,
Свет твой таинственен, и ты по природе, богиня, двусуща —
То под землёй пребываешь, то снова восходишь на небо.
Кругом бредя, ты играешь, гоняясь за живущими в небе,
Либо, коней подгоняя, к подземным богам устремляешь
Бег их и светишь и светишь в Аиде опять, ведь тобой управляет
Строгий Ананки закон, что всегда и для всех неизбежен.
Ныне, блаженная, всем вожделенная Ночь, – умоляю,
Внемли с охотой словам к тебе обращённой молитвы,
Мне благосклонно явись, разогнав мои страхи ночные!
Прожектор высветил в темноте круг на белом тальке. В центре круга на табурете сидела мужская фигура, одетая в греческий хитон.
– Ба! Товарищ Чердынцев! – едва не воскликнул я, происходившая чехарда изрядно меня озадачила. На голове Артура красовалась узбекская тюбетейка.