Драконий Катарсис. Изъятый - стр. 57
Черный мир, белое небо.
Как же вкусно пахнут яблоки! Яркие краски летнего базара обрушили на меня ворох ощущений, от которых закружилась голова. Хорошо вот так вот просто жить – дом, работа, базар, дом, работа… И Маринка в дверях с довольной миной на лице. И пошло все к черту…
Белый мир, черное небо.
Рука нага легко коснулась груди эльфийки-подростка, исторгнув из нее рубиновые брызги. Несчастная девчонка сползла по стене кареты на мокрую траву и затихла. Я стряхнул с себя руку испуганной Тристании, глубоко вздохнул и бросился вперед. Да пошло все к черту!
– Кто же ты, сын или отец? Вот мой второй вопрос, – донесся голос жрицы.
Теплый мир, холодное небо.
Горячка тяжелой болезни расплавила мозги напрочь. Но даже сквозь бред я слышал слова: «Ну вот, сынок… Лекарство я тебе уже вколола, так что через несколько минут полегчает». Бесконечно родная сухая ладонь прошлась по лбу. Мама… Вот отпустит немного, я встану, приду к тебе на кухню и прижмусь к самой родной спине, вдохну домашний запах пирожков, духов «Красная Москва» и поездных тамбуров. И ты разрешишь несколько дней не таскаться на эту проклятую работу.
Холодный мир, теплое небо.
Я стою на возвышенном сплетении ветвей вечевой площади и смотрю на них. Сотни соплеменников с надеждой смотрят на меня. А в небе разгорается белое пламя нашей смерти. Мы ошиблись, очень жестоко и бесповоротно. И теперь будем наказаны. Все они будут наказаны за недосмотр как мой, так и моих первых помощников. А в глазах у них детская вера в сильного старшего. Так смотрят дети на отцов. И от этого плачет душа. Я вновь смотрю в небо, где среди белого сияния кружат черные тени драконов. Каратели пришли забрать свою виру. Но я без боя не отдам ни одного из своих детей. И в руках закипает Сила, которая дается лишь раз в жизни… Та сила, что способна распахнуть двери ада не только для моего народа, но и для проклятых небесных убийц.
– И третий раз спрашиваю тебя. Кто ты? Раб или господин? – вплела в тишину слова странная морра.
Серый мир…
– Ну, Валька-а-а-а! – Голос Марины стал похож на скрежет ножовки, пилящей фанеру. Вот так всегда, стоит мне с чем-то не согласиться, как начинается концерт без заявок. Она мнит себя хозяйкой в наших отношениях, а я не спорю. Зачем?
Синие острова пусты и подернуты пеплом. Она смотрит в никуда, послушно исполняя мою волю, взятая в полон животной страстью, сотрясающей юное тело, испепеляющей чувства и душу. Я обретаю ее под покровом мокрых от пота сбившихся фиолетовых волос. Да, раба моя, вот так, еще, еще… Это здорово, когда появляется ощущение полной власти, – могу забрать все до капли, а могу оставить, чтобы не загнулась окончательно. Оставлю, наверное, живи, пигалица. Пока.
…Серое небо.
Иногда на меня находило что-то своенравное, оставшееся из далекой юности, когда любое поползновение другого человека наставить на путь истинный встречалось в штыки. И тогда я ставил Марину на место. Как и в последний раз не удержался, ляпнул. Мои слова ударили почти ощутимо. Она побледнела, подорвалась с дивана и вылетела в прихожую… И никакого стресса… М-да.
Острова синей ярости в фиолетовом океане сладкой трепетной дрожи. Я оставил тебе жизнь, злючка, а ты в отместку сделала меня рабом. Теперь я понимаю, почему твой образ преследует меня все эти дни, все чаще и чаще. Я хочу ласкать твои пятки, прикасаться к коже, целовать нежные теплые губы, пахнущие травой, просто чувствовать, что ты есть на свете, такая вот злая, яростная и лелеющая мысли о мести. Когда это случилось? Наверное, именно в тот момент расцветения знаков на твоей шее. А потом еще и еще раз я видел твои глаза – и спешно отворачивался, чтобы не утонуть в них. Мы еще встретимся, моя шицугехай. И через покорность мою ты примешь себя, эльфийка. Примешь свою ярость и свои слезы как знак того, что я твой господин.