Дракон Возрожденный - стр. 77
– Морейн! – проговорил Перрин. – Этот больной для вас опасен!
– Все люди опасны, – она холодно усмехнулась. – Успокойся, дружок.
Распахнув дверь, Морейн вступила за ограду загона. Перрин затаил дыхание.
Айз Седай подходила к нему все ближе, и Ноам, оскалившись, стал рычать, и рычал столь свирепо, что по телу его пошла дрожь. Морейн не обратила на рык ни малейшего внимания. Она по-прежнему приближалась к больному, а он, рыча, отползал по соломенной постели, пока не загнал себя в угол. Или она его загнала?
Неторопливо и без страха Айз Седай опустилась на колени и своими руками сжала Ноаму виски. Рев его переходил в ворчанье, обратившееся затем в хныканье столь быстро, что Перрин и ахнуть не успел. Долго, долго Морейн обнимала голову Ноама, наконец освободила больного и поднялась. Она обернулась к Ноаму спиной так доверчиво, что горло у Перрина сжалось, – но целительница бестрепетно выходила из клетки человека-волка, провожаемая его палящим взором. Открыв дощатую дверь, Морейн повесила замок на место, в петли, закрывать же его не нашла нужным, – и Ноам кинулся, рыча, на жерди ограды. Он грыз их, налегал на прутья клетки плечами, старался просунуть меж ними свою голову, продолжая рычать и щелкать зубами.
Уверенным жестом, без радости и без страха на лице, Морейн стряхнула со своего платья солому.
– Вы так рисковали! – вырвалось у Перрина. Она посмотрела на него глубоким взглядом человека, понимающего суть вещей, – и он опустил глаза. Желтые свои глаза!
– Можете помочь Ноаму, леди? – хрипло спросил у нее Саймон, вглядываясь своему брату в лицо.
– Могу лишь выразить тебе свое сожаление, Саймон.
– Но хоть что-нибудь сделайте с ним, госпожа моя добрая! Ну, что-то такое, вы сами знаете, – голос его снова стал едва слышен. – Айз Седай творят иногда столь волшебные дела...
– Исцеление – дело непростое, Саймон, творят его и больной изнутри самого себя, и целитель – вместе. В брате твоем не осталось ничего, что помнило бы его человеческую бытность. Нет таких карт, что наставили бы его на обратный путь, да и внутри у него нет того, кто мог бы идти назад. Нет больше Ноама, Саймон!
– Но ведь он... Госпожа моя, Ноам любил шутить, стоило ему только выпить изрядно. Только он... – Саймон поднял руку к глазам и заморгал. – Спасибо вам, добрая леди! Я понял: вы бы ему чем-нибудь пособили, кабы могли...
Морейн положила ладонь ему на плечо, тихонько сказала Саймону ободряющие слова и покинула загон.
Обязанностью его, как Перрин помнил, было следовать за повелительницей, однако человек в загородке – а вернее, тот, кто когда-то был человеком, – рычал на деревянные прутья своей клетки и как-то удержал его. Воин-кузнец шагнул к засову и, к собственному удивлению, сразу его отодвинул, вынув замок. Хороший замок, кузнецом знатным сработан.
– Что задумали, господин хороший? – спросил Саймон.
Разглядывая добрый замок, Перрин посматривал и на человека, упрятанного в клетку. Ноам прекратил грызть дерево: он пугливо бросал взгляды на Перрина, дыша с трудом. Человек-волк уже сломал себе несколько зубов.
– Можешь держать его здесь всю жизнь, – проговорил Перрин, – но лично я не уверен, что ему от этого будет лучше.
– Если он вырвется отсюда, ему – смерть!
– В клетке или на свободе – он все равно погибнет. А выпустишь на волю – он станет счастлив, пускай по-своему. Ноам уже больше не брат тебе, но освободить его можешь только ты. Но можешь и здесь его оставить, а люди смотреть станут, как он грызет прутья своей клетки, пока бедняга не помрет с тоски. Разве можно, посадив волка в клетку, ожидать, когда же он станет счастливым? Или он в силах просидеть за решеткой весь век?