Дознание капитана Сташевича - стр. 17

Гришаня, как бы это сказать, звучало несколько фривольно. Наконец, капитан выбрал в этом важном вопросе демократичный компромисс. Да к чёрту! Пусть будет просто: Ефимыч. Махнув на это дело рукой, Сташевич обратился, как решил про себя:

– Что за компот, Ефимыч?

– Персиковый, консервированный, американский. Остался ещё с ленд-лизовских поставок, – не переставая широко и белозубо улыбаться, продолжал толковать кладовщик. – Да вы не сомневайтесь, товарищ капитан, по накладной ему годность ещё семь месяцев. Это ж какая радость для ребятёнков! Очень они, масятки наши, такие сладкие штуки обожают. У меня самого на большой земле трое. Скучаю по ним. А куда деваться, зарабатывать-то папке надо. Вот за малышей у меня завсегда сердце болит. Вы, небось, слышали про фельдшерицу нашу прежнюю с дочкой. Беда с ними приключилась. Пошли осенью в тайгу вроде как по грибы и исчезли обе. Не нашли их, с концами пропали девки.

– Вот как… Прямо с концами? И никаких следов? – осторожно поддержал тему Сташевич.

– Ни единого, – Гришаня повелся, горестно покачал чёрной с проседью шевелюрой. – Девоньку Машеньку, масянечку четырёхлетнюю, жалко. Аж до слёз! Я же знал их с мамкой. Как не знать. Рядом же, на виду. Э-эх! Всех жаль! Медведя таёжного Иван Петровича, нашего начальника, тоже жалко. Ухаживал он за фельдшерицей этой молоденькой. Чувства у него к ней были!

– Чувства? – хмыкнул Андрей. – У медведя?

– А чего? Он один, да и она вдова одинокая с ребёнком. Даром что сама почти дитё. Э-эх! Молодые да красивые мужики типа вас, товарищ капитан, ныне повывелись. На войне все сгинули. А наш товарищ майор для Ленки, конечное дело, был староват. Однако, с другой стороны, мужик видный, крепкий, с положением. И чего она нос воротила? Ленка-то Поплавская. Ведь за ним, за Бабром нашим, как за стеной. И ведь тоже! Не везёт же ему по бабьей части. Двух жён схоронил, а тут и эта. Э-эх!

– М-да, – рассеянно, словно задумавшись над чем-то, кивнул Сташевич. – Печально.

– И то сказать, – согласился начпрод. – А в народе ещё говорят: где слёзы, там и смех. Я вот вас, товарищ капитан, повеселить хочу. Заместитель-то ваш, Рогозин. Извиняйте за выражение, хи-хи, облезьян пьющий. И он ведь тоже! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

– В смысле?

Кладовщик охотно пояснил:

– Ухаживать за Поплавской пытался.

– Да ну? – заинтересовался Сташевич.

А сам про себя подумал: плохо знает Рогозин географию. Где стареющий лейтенант и где юная красотка, пусть и с ребёнком? Нить разговора при этом не потерял:

– Каким образом ухаживал?

– Всё подарки дочке её Машеньке носил. Ленка терпела его визиты, видать, из вежливости. Иван Петрович, медведь-то наш, про эти рогозинские кунштюки, конечное дело, прознал.

– И что?

– А ничего, – пожал плечами Ефимыч. Под серой мерлушковой безрукавкой он не мерз. – Бабр мужик мудрый. Если и взревновал – виду не подал, только посмеялся… А что скажешь, всякий человек счастья ищет!

Уходящего Сташевича с увесистой котомкой на плече весёлый усач и сплетник Гришаня окликнул уже в дверях склада:

– Тут у меня, товарищ капитан, цельный мешочек табака курительного. Амерфорская сандаловая махорка, понимаешь! Тоже ещё, поставка военная английская, ленд-лизовская. Говорят, где-то в Северной Индии её выращивают. Духовитая, злая что собака. Любой что ни на есть вонючий запах перешибает! Наш самосад по сравнению с ней – детская забава. А украинская махра и вовсе в подмётки…