Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - стр. 17

– Слушай, ты витамин бэ двенадцать не пробовал? Инъекции в мягкое место? Знаешь, моей Галке исключительно помогло. И клюкву – повышает гемоглобин! И печенку – не магазинную, а с базара…

– Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет.

– Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе… Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог…

Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.

– А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?

– Медицина, конечно.

Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.

– Мамаша как поживает?

– Спасибо. Кошечку ищет.

– Что?

– Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на Птичьем рынке?

Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.

– Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… – И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо: – А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, – удачно…

Мельников молчал.

– Слышишь, что говорю-то?

– Нет. Ты ведь меня не слышишь.

Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь – спинами друг к другу.

– А ты подумал, кем я тебя заменю? – рассердился Николай Борисович.

– Замени собой. Один факультет кончали.

Директор посмотрел на него саркастически:

– У меня же «эластичные взгляды», я легко перестраиваюсь, для меня «свежая газета – последнее слово науки»… Твои слова?

– Мои. – Мельников выдержал его взгляд.

– Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, – горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: – Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя – трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал… – как-то грустно закончил он.

– Ладно, не люби меня, но дай отпуск, – гнул свое Мельников.

– Не дам, – жестко отрезал директор. – На тахте – оно спокойней, конечно… И честность – под подушку, чтоб не запылилась!

– Про тахту – глупо: у меня бессонница. А что касается честности – да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе – разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал?

– Что? Зубы-то? – запутался Николай Борисович. – Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста – надо?

– Ты подменил тему, Коля, – засмеялся Мельников. – Сплутовал!

– Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…

– Конечно. Это тебе не шашлык, не витамин бэ двенадцать, не грелка…

Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.

– Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?

– Бумаги?

– Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: «На холмах Грузии лежит ночная мгла…», а можно – кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку – и действительно окажется, что для нее «самое время»! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! – грохотал Мельников. – Вот учебник этого года! Этого!..