Дождь Забвения - стр. 67
Когда жизнь для семьи Греты стало тяжелой – ведь она была еврейкой по матери, – семья отправила Грету в Париж. Она прибыла в город весной 1939-го в девятилетнем возрасте и прожила здесь бо́льшую часть последующих двадцати лет. После провалившегося нашествия в 1940-м был всплеск антигерманских настроений, но Грета спокойно его пережила, говоря по-французски с подчеркнутым парижским акцентом, превосходно скрывавшим ее происхождение. При первой встрече Флойд и заподозрить не мог, что она немка. Раскрытие этой тайны было первым из многих маленьких, но очень важных, волнующих шажков, которыми сближались Флойд и Грета.
– Можешь войти, – позвала она из спальни.
Дверь открылась шире, за ней обнаружилась Софи, уже уходящая с подносом в руках. Флойд отступил, пропуская ее, затем шагнул через порог. Жалюзи на окнах были опущены, на стенах прямоугольные пятна от снятых картин, фотографий и зеркал. Постель была аккуратно заправлена – должно быть, к визиту врача. Пожилая женщина сидела почти прямо, поддерживаемая тремя-четырьмя пухлыми подушками. Она была одета в ночную сорочку с цветочным узором и длинным рукавом. Седые волосы зачесаны назад, щеки слегка нарумянены. В полумраке Флойд едва различал лицо, но все же угадал в нем, истончившемся, бескровном, знакомые черты. Он подумал, что лучше бы не осталось ничего узнаваемого, но в ней было слишком много прежнего, знакомого, и оттого стало гораздо тяжелей на душе.
– Это Венделл, – тихо представила Грета. – Тетя, вы помните Венделла?
Флойд поклонился, держа шляпу обеими руками, будто поднося подарок.
– Конечно я его помню, – ответила Маргарита.
Ее глаза казались очень живыми и яркими.
– Флойд, как вы? Помню, мы всегда называли вас Флойд, а не Венделл.
– У меня все здорово, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу. – Как вы себя чувствуете?
– Теперь неплохо. – Ее голос походил на шорох; приходилось напрягаться, чтобы различить слова. – Но по ночам очень тяжко. Я никогда не думала, что сон может отбирать столько сил. Не знаю, сколько их еще осталось.
– Вы сильная женщина, – проговорил он. – Думаю, у вас куда больше сил, чем вам кажется.
Она сложила на животе руки – тонкие, длиннопалые, похожие на птичьи лапы. Газета, раскрытая на парижских новостях, лежала на ее коленях, будто шаль.
– Хотела бы я, чтобы так и было на самом деле.
Флойд подумал: «Она знает». Пусть очень слаба и не всегда понимает, что происходит вокруг, но знает точно: она тяжело больна и уже не покинет эту комнату живой.
– Флойд, как там снаружи? Я всю ночь слышала дождь.
– Немного разъяснилось. Солнце уже выглянуло…
У него вдруг пересохло во рту. И зачем только он настоял на визите? Все равно не сможет сказать ничего, что она не слышала уже сотни раз от подобных ему благонамеренных визитеров. Его захлестнуло стыдом. Ведь он пришел сюда не для того, чтобы сделать лучше ей, – захотел ублажить себя. Отдать долг вежливости. И будет стоять перед ней и делать вид, что не замечает смертельной болезни, – как перед слоном, которого видят все, но не решается назвать никто.
– Когда солнце встает, это так хорошо, – проговорил он, мучительно подбирая слова. – Город выглядит будто на картине.
– Да. Наверное, краски великолепны. Я всегда любила весну. От нее почти так же захватывает дух, как от осени.