Дорожный снайпер - стр. 35

– То есть причиной вновь был Мэйтата Коджо? – уточнил Гуров.

– Как и всегда, – буркнул толстяк. – Вот скажите мне откровенно, чем он мешал им? Почему никто не мог спокойно пройти мимо него? Почему каждый считал своим долгом зацепить парнишку или как-то нелицеприятно высказаться в его адрес? Откуда это все берется? Так везде, что ли?

– Не везде, – ответил Лев. – Более того, такой массовый расизм в наше время – огромная редкость. Вы уверены, Алексей, что дело было только в цвете кожи?

– Уверен, – кивнул Лопухов и повернулся лицом к воде. – Других причин быть не могло. Но вся эта массовость, как вы говорите, началась с Кахи. Он первым…

– Вот опять, – поморщился Крячко.

– Что? – бросил на него взгляд Гуров.

– Опять эта тяжесть в желудке при слове «Каха». Даже удивительно… Думаешь, это тот самый, Лева?

– Трудно сказать. Мир тесен. Увидим.

– Вы знаете Каху? – встрепенулся Лопухов. – Я не удивлен. Он ведь уже сидел, так что вы должны его знать.

– Не все, кто сидел, – наши знакомые, – парировал Станислав. – Это не загородный клуб для привилегированных персон. За что он сидел, не знаете?

– Понятия не имею. Знаю, что сидел, и все.

– А фамилия?

– Не интересовался.

– Вы сказали, что травля Коджо началась именно с этого Кахи… – напомнил Лев.

– Так и было. Он одним из первых начал к нему цепляться. Если не самым первым…

– Имели ли место угрозы физической расправы?

– Постоянно.

– Только от Кахи? Или еще от кого-то?

– И от других бывали, – ответил Лопухов, немного подумав. – Но в основном от Кахи. Я лично несколько раз слышал…

Гуров достал из нагрудного кармана компактный блокнот, раскрыл его, выдернул один лист и положил его на столик с фирменной символикой перед допрашиваемым. Затем протянул шариковую ручку и предложил:

– Пишите.

– Что именно?

– Имена всех тех, от кого звучали угрозы в адрес покойного Мэйтата Коджо. Было бы неплохо указать и содержание самих угроз, которые вы слышали.

Лопухов вновь поразмыслил немного, затем согласно кивнул, склонился над столиком и принялся быстро строчить мелким корявым почерком.

«Максим Горький» медленно проплывал мимо старенькой покосившейся церквушки, опасно нависавшей над крутым песочным обрывом. Солнце стояло в зените, безжалостно выжигая своими лучами каждый сантиметр истосковавшейся по влаге почвы. Дождей в Москве и ее окрестностях не было уже более полутора месяцев.

Лопухов закончил писать, вернул листок Гурову, и Лев начал внимательно просматривать полученные записи.

– Грубовато, – протянул он, споткнувшись на одной из фраз.

– Ну, а я о чем, – поддержал Лопухов. – Еще как грубовато. Поэтому я частенько и вступался за парня. Вы бы не вступились?

Лев предпочел проигнорировать вопрос. Перевернув блокнотный лист, он сам написал что-то на оборотной стороне и, вновь протягивая его Алексею, спросил:

– Какая-нибудь из этих трех фамилий вам знакома?

Минуты две Лопухов молчал, ковыряясь в закоулках собственной памяти, потом отрицательно покачал головой:

– Ни одной не знаю. А кто эти люди?

– Вы уверены? Посмотрите еще раз. Внимательнее. Может, кто-то когда-то упоминал эти фамилии в вашем присутствии? Например, Коджо… Или, наоборот, кто-то из его гонителей…

– Не, я никогда их не слышал. – Лопухов даже не стал повторно смотреть. – Точно говорю.

За спиной сыщиков раздались неторопливые шаги. Гуров обернулся первым. За ним Крячко. По правую руку от Маргариты Васильевны гордо и величественно шествовал коротко стриженный кавказец со стильной мефистофельской бородкой. Губы сомкнуты, подбородок вскинут вверх, в глазах ледяное презрение ко всему окружающему миру… Однако стоило этим глазам наткнуться на сотрудников угро, как все былое чувство превосходства мгновенно растаяло. Кавказец резко замер, словно наткнулся на невидимую преграду, и буквально съежился в размерах. С его губ сорвалось ругательство на родном наречии. Гурову уже приходилось слышать это выражение, и он знал, что оно означает.