Дорогая Дуся - стр. 16
– Тогда вы тоже не ругайтесь! «Жопа» нельзя, а «диссонан» можно? Что я такого сказала? Моя внучка не еврейка!
– Я еврейка, как Дуся, это природа. У козла бабушка – козел, у снегиря бабушка – снегирь, у еврейки внучка – еврейка, – рассудительно сказала Мура.
– Ты что, дурочка? Козел родился от козла, снегирь от снегиря, а она тебе по крови никто. Дед родной, я родная, а Дуся тебе кто? Никто. Жена твоего Деда.
– А если Дед умернет? – мгновенно спросила Мура.
Ведь вот как Мура хорошо ориентируется в жизни, какой жесткий задала вопрос: а если Дед умрет, то что будет с ними, с Дусей и Мурой, которые не могут жить друг без друга? Они станут друг другу чужими?
Взрослые обомлели. Они никогда еще не видели такую Муру. Вся красная, напряженная, сжимает кулаки, но не плачет. Дед посмотрел на Вторую как на лису, которую сам пригласил в курятник, а та начала там распоряжаться и передушила всех цыплят. Посмотрел на Дусю и отвел глаза: Дуся как будто сжалась и не разжалась.
Есть вещи, в которые трудно поверить: Мура не знала.
Как могло случиться, что Мура не знала?!
Но ведь никто не может быть уверен в том, как человек использует знания, уложенные в голове, как поймет нашу речь, как оденется, не натянет ли шапку на ногу? И разве «знает» всегда означает «понимает»? Дуся, к примеру, знала, что электроны бегут по проводам, но не понимала, как получается свет.
А Лиза знала, что Муру нужно отправить в английскую школу, но не понимала, что нельзя отправить в школу ребенка, который никогда не общался с детьми. Вторая знала, что говорить «еврейское воспитание» нельзя, но не понимала, что есть вероятность, что ей откажут от дома и тогда она сможет видеть Муру, только подкараулив на улице. Казалось бы, это очевидные вещи, но список вот такого «знает, но не понимает» можно продолжать бесконечно.
И вот Мура, – все знала про жизнь, про романы, любови, разводы, веселила гостей умными словами, любила шокировать взрослых – это весело, как будто ущипнуть и посмотреть, что будет. Но то, что Дуся ей не родная, не было секретом «не для детских ушей», никто это от нее не скрывал, а тем, что не было секретом не для детских ушей, Мура нисколько не интересовалась… Знать лишнее и не иметь понятия об очевидном – это вполне обычная история.
Вторая смотрела на Муру с сожалением: она давно бы Муре сказала, знай, что у нее на руках такой козырь, но ей, как и всем, даже в голову не приходило, что Мура не знает!
Дед сказал то, что полагалось: он будет жить еще очень долго, Мура успеет вырасти, и все это время они втроем будут вместе.
– Котеночек мой, ты поняла? – волновался Дед.
– Да, Дюдя… – подтвердила Мура.
Она говорила «Дуся и Дюдя», когда была совсем маленькая, и сейчас вдруг опять сказала, от рассеянности или от потрясения, стараясь защититься от того, что Дуся ей никто.
– Дуся и Дюдя, надо же! С такими именами и людей-то нет, это же хомяки какие-то, а не люди… – сердито сказала Вторая… и вдруг зарыдала: – Дуся и Дюдя, надо же! Дуся и Дюдя, как хомяки, а я?! Она не сказала, что у нее еще один хомяк есть, я… А я есть! Она меня не любит…
…Мура сама бы, глядя на нее, зарыдала, но как-то вся заледенела. Да и не скажешь же: «Не плачь, я тебя люблю». «Я тебя люблю» сказать стыдно. Жалко Вторую, но невозможно сказать. Второй человек в районе, а плачет… Видно, что ей стыдно рыдать, она такая сильная, начальник, и вдруг рыдает, лицо скривилось, и слезы текут. Вот же люди, такие на вид одни, а внутри другие. «Человек – как яйцо в мешочек, сверху твердый, внутри нежный», – думала Мура.