Дорога на Элинор - стр. 28
Значит, сумасшедший, – решил, наконец, Терехов и сел к компьютеру. Голова была тяжелой, но он заставил себя написать обычную порцию текста – получилось, конечно, плохо, но ведь это смотря по какой шкале оценивать. Для прежнего Терехова – вполне прилично. Для автора «Элинора» – плоско, грубо, вяло, безжизненно.
Господи, как я себя теперь поверять должен? – с ужасом подумал Терехов. Кто я есть теперь и как мне писать дальше?
Глава седьмая
В три часа, плотно пообедав в кафе «курицей жареной с картофельным гарниром», Терехов медленно шел по правой стороне Шаболовки от станции метро в направлении возвышавшейся чуть в стороне Шуховской телебашни. Желудок у него был полон, а голова пуста. Для чего он сюда приехал, Терехов не мог бы толком объяснить и самому себе, а уж кому-нибудь постороннему – тому же майору Мартынову – подавно. Просто тянуло. Бывают в жизни состояния, когда невозможно объяснить тот или иной поступок логическими причинами. Пришло в голову – и сделал. Почудилось что-то – и полез на рожон. Или того хуже: не понравилось что-нибудь в повороте головы или во взгляде случайного прохожего – подошел и убил. Разве не бывает такого в жизни? Сколько угодно, Терехов знал милицейскую статистику.
Нужно было раз и навсегда избавиться от наваждения. Почему он решил, что звонивший псих не только был истинным автором «Элинора», но еще и носил фамилию Ресовцев?
Терехов вошел в сквер, где на трех недавно покрашенных (слишком яркий цвет – сразу видно, что краска еще не успела высохнуть) скамейках нагло сидели и прохаживались голуби. Несколько пенсионеров стояли поодаль, рядом с газетным киоском – то ли боялись потревожить птиц, то ли сидеть им было холодно, день действительно выдался прохладный, хорошо хоть не дождливый, как давеча.
Медленно проходя мимо, Терехов прислушался к обрывкам разговора, но говорили вовсе не о самоубившемся, а о проблемах государственных – о внешнем долге Соединенных Штатов и о том, что американский сенат выделил сто миллиардов на будущий год с целью подрывать в России устои нормальной человеческой жизни.
– Извините, – сказал Терехов, и взгляды сразу обратились в его сторону. – Вы не могли бы подсказать… Тут неподалеку пару дней назад человек покончил с собой. Ресовцев его фамилия…
Старички переглянулись, но ответа Терехов не услышал. Показалось ему или они действительно что-то знали об этом человеке, что-то такое, чем не собирались делиться со случайным прохожим?
– Я почему спрашиваю, – продолжал он. – У меня школьный товарищ был – Ресовцев Эдик, мы в сто тридцать шестой учились. Потом потеряли друг друга, и вот читаю…
Терехов замолчал, чувствуя, что объяснения его излишни, его не слушают, никому не интересны его слова, но рассматривали его эти люди откровенно, как в зоопарке разглядывают экзотическое животное марабу, которое никогда не видели. Терехов смешался, даже отступил на шаг и оглянулся – ему показалось, что старички смотрят не на него, а на что-то или кого-то позади, но аллея была пуста, только женщина в темно-коричневой кожаной куртке до колен медленно удалялась по аллее.
– Так я спрашиваю… – начал он опять, больше всего желая повернуться и бежать отсюда подальше, взгляды давили, выдавливали, толкали, а старичок, рассуждавший о вредоносной сущности американской внешней политики, вдруг сказал: