Дорога к свободе - стр. 14
Я медленно встал из кресла и, стараясь быть как можно непринужденнее, подошел к дверям, при этом от меня не укрылось, что взгляды всего салона устремились в мою сторону. Часовой опирался на винтовку и безразлично смотрел поверх офицерских голов. Я сказал ему, что иду в каюту за книгой. Как ни старался я владеть голосом, все же фраза прозвучала заискивающе. Матрос не удостоил меня ответом. Вспыхнув от унижения, я двинулся дальше. Второй часовой стоял в коридоре. Он подтягивал ремень винтовки. Увидев меня, он вытянулся и молча пропустил.
Я зашел в каюту, засунул под брючный пояс револьвер, глянул в зеркало – не оттопыривается ли китель, затем снял с полки томик Джека Лондона и вернулся в салон.
Красильников ворчал, что он не понимает, что происходит:
– Кто командует крейсером – Эриксон или Белышев? Может быть, нам всем отправиться в кочегарку, а кочегары станут на мостик?!
– Дорогой мой, на этом шипе мы без году неделя. И нас-то в любом случае на мостик не позовут…
Я сунул ему “Мартина Идена”.
– Читай и укрепляй дух свой.
Красильников улыбнулся. Мне удалось довольно точно скопировать отца Паисия.
Пришел инженер-механик Буянов и бесстрастно объявил, что машины готовы к работе и их скоро начнут проворачивать.
На Эриксона жалко было смотреть. Он то уходил в свою каюту, то возвращался в салон. Мрачно что-то бормотал, разводил руками, будто спорил сам с собой. Он походил на человека, которому сообщили вдруг убийственную весть, или на игрока, решающегося на последнюю ставку, после которой – пуля в лоб.
Право, его можно было понять. Приказ о походе он получил не от командира бригады крейсеров и не от Штаба флота, даже не от Цептробалта, который мог отдавать боевые распоряжения, опять же только через Штаб флота. Группа каких-то заговорщиков, фактически находящихся вне закона, повелевает крейсером так, будто он давно уже перешел на их сторону, будто уже не существует ни Штаба, ни Центробалта, ни Правительства. Подчинись он сейчас, завтра, быть может, ему отвечать головой по законам военного времени за самовольный поход, за государственную измену.
Он был добрым малым, наш милый Эрик, исправным службистом, аккуратным штурманом – не более того. Ему никогда еще не приходилось решать столь ужасных дилемм. Он сгорбился так, что руки повисли вровень с коленами.
Я нечаянно поймал его взгляд и вдруг понял: он смертельно не хочет быть сейчас командиром, что он с радостью переложит это тяжкое бремя на любого, кто вызвался бы сам. Сам!
Я ощутил за поясом грозную сталь оружия, и голос Провидения шепнул мне: “Вот твой час! Вот твой шанс!..”
В следующую секунду я знал все, что мне предстоит сделать. Надо достать револьвер и выйти к командирскому краю общего стола. Надо громко и четко сказать, обращаясь к Эриксону и ко всему салону: “Господин лейтенант, я объявляю вас низложенным! Господа офицеры, с этой минуты я беру на себя всю полноту власти и всю меру ответственности. Прошу выполнять все мои приказания, а мичману Красильникову исполнять обязанности старшего офицера. Мы немедленно уходим в Гельсингфорс. Господа офицеры, прошу разойтись по боевым постам!”
Я расстегнул нижнюю пуговицу кителя и нащупал рукоять револьвера.
О, Надин, я вернусь к тебе не зауряд-мичманом, а командиром крейсера!»