Донос без срока давности - стр. 27
– Отпустился… – Муж высвободился из рук Фимы, тяжело бухнулся на лавку, потянул вначале с одной ноги, потом с другой рваные валенки. Со вздохом облегчения вытянул ноги, стащив, одной об другую, сбившиеся, пахнувшие кислым портянки. Распахнул куцый полушубок и, откинувшись на стену, закрыл глаза.
Фима растерянно перевела взгляд на засаленный до блеска треух, упавший на пол, потом снова уставилась на мужа. Улыбка медленно сползла с лица.
– Сбёг?..
– Сбёг, – спокойно ответил Иннокентий, не открывая глаз.
– Господи… – Фима бросила ладони к лицу, сквозь растопыренные пальцы глянула снова на мужа, расплёскивая из глаз страх и ужас. – Господи… Что же теперь будет?! – Опустилась на табуретку. – Иисусе милостивый… Да за что же мне всё это…
– Хорош причитать, – по-прежнему не поднимая веки, прогудел муж, – лучше пожрать собери.
Уже за столом, жадно хватая из миски картошку чёрными, до невозможности отмыть, как казалось Фиме, руками, яростно вгрызаясь в мёрзлое сало и едучую луковицу, зажёвывая один за другим толстенные ломти ржаного хлеба, Иннокентий успокоил:
– С документом я, не одна легавая собака не докопается. Тока здеся, в Куке, житья не будет, по старой памяти проверять начнут, докопаются… Будем на новое место перебираться.
– Куда? – упавшим голосом спросила Фима.
– Осмотреться мне надо. Но отсюдова, само собой, подальше. Прикидываю куда-нибудь на лесоразработки податься. Научили лес валить, – горько усмехнулся Иннокентий. – Вот как обустроюсь, тогда и с переездом порешаем. Не сегодняшняя забота. Ты лучше про себя расскажи. Как вы тут? Смотрю, дошла – кожа да кости.
– А с чего справной быть? Поломойничаю. Зараз в школе, в сельсовете да в клубе. Но и дом на мне, огород. Хучь ещё Володька помогает.
– Пацаны-то как? – Иннокентий поднялся из-за стола, шагнул к маленькой светёлке за занавеской.
– Не разбуди, – поднялась и шагнула следом Фима. – Гришенька с вечера что-то забеспокоил, кабы не простымши…
– Ишь, богатырь! – хрипло прошептал Иннокентий, вглядываясь в полумрак спаленки – на разметавшегося во сне, посапывающего сына. – А Володька?
– Так они с твоим дружком Гохой уже неделю в тайге, на зимовье, охотой промышляют. Большой стал, выше меня вымахал, только тощий, как жердь. Но жилистый. Говорю же, первый мне помощник. Кабы не он, куда мне одной с огородом да в стайке управиться. Особливо с картошкой. На ней-то и выживаем. Но, правда, родня твоя тоже не оставляет. То мяса кусок подкинут, то сальца с мучицей вот подсобили…
– Гоха как?
– А чё Гошка… В бобылях. Степанида-то в тридцать четвёртом по осени родами померла, царствие ей небесное! С тех пор – сам по себе, даже сродственников чурается, разве что со старшим брательником Сашкой якшается. А как ему не якшаться, когда у того четверо Гошкиных малых живут, Сашкина Елена-то пуста оказалася, так ей эта четверня как утешенье. От так! А с Гошкой Матвей, старшой, да Нинка, хотя Нинка больше у Елены на подхвате, к Гошке наведывается – чё-то там сготовить, прибраться по-бабьи, а то и вовсе мужички задичают. Оне и так дикие, что Гошка, что Матвейка, – больше в тайге. Иногда и нам то зайца закинут, то косули лопатку. Вот Володька за ними и увязался – сам в добытчики метит.
– Это сколь уж Матвею?
– Так девятнадцатый пошёл.
– Скоро в армию загребут.