Домашние правила - стр. 11

Но есть некоторые вещи, для меня совершенно невыносимые.

1. Звук, когда комкают бумагу. Не знаю почему, но у меня возникает ощущение, будто кто-то делает это с моими внутренними органами.

2. Слишком много шума и мигающих огней.

3. Изменение планов.

4. Пропуск очередной серии «Борцов с преступностью», а их показывают каждый день в 16:30 по кабельному ТВ благодаря чуду объединения в синдикаты. Хотя я и знаю все сто четырнадцать серий наизусть, ежедневный просмотр этого фильма для меня так же важен, как прием инсулина для диабетика. Весь мой день спланирован вокруг этого, и, если что-то идет не так, меня начинает колотить.

5. Когда мама убирает мою одежду. Я раскладываю свои вещи по цветам, как в радуге: КОЖЗГСФ, и цвета не должны соприкасаться. Мама очень старается, но в последний раз совершенно забыла про синий.

6. Если кто-то откусывает от моей еды, мне приходится отрезать часть, на которую могла попасть его/ее слюна, прежде чем я примусь есть.

7. Распущенные волосы. Меня от них передергивает, вот почему мои по-военному коротки.

8. Когда меня трогает незнакомый человек.

9. Еда с комками, например заварной крем; или еда, которая взрывается во рту, типа зеленого горошка.

10. Четные числа.

11. Когда люди называют меня слабоумным, а я не слабоумный.

12. Оранжевый цвет. Он означает опасность, и в английском для него нет рифмы, а это подозрительно. (Тэо хочет знать, почему тогда я нормально отношусь к серебристым предметам, но я не собираюсь объясняться с ним.)

Бо́льшую часть своей восемнадцатилетней жизни я потратил на то, чтобы научиться существовать в мире, который временами оранжевый, хаотичный и слишком громкий. На переменах, к примеру, я хожу в наушниках. Раньше я носил огромные и был похож в них на контролера дорожного движения, но Тэо сказал, что надо мной все смеются, когда видят в коридорах, и мама убедила меня пользоваться вместо них такими, которые вставляются в уши. Я очень редко хожу в школьный кафетерий, потому что: а) мне там не с кем сидеть и б) все эти перекрестные разговоры, задевающие других, для меня как острые ножи. Вместо этого я болтаюсь в учительской, где, если случайно упомяну, что Пифагор на самом деле не открывал теорему своего имени (вавилоняне пользовались ею за тысячи лет до того, как Пифагор вызвал очарованный блеск в глазах своих греческих родителей), они не смотрят на меня так, будто я отрастил себе вторую голову. Если становится по-настоящему плохо, помогает давление – можно, к примеру, лечь под стопку постельного белья или накрыться тяжелым одеялом (одеялом с пластиковыми крупинками внутри, которые утяжеляют его), – потому что глубокая сенсорная стимуляция успокаивает меня. Один из моих врачей, поклонник Скиннера[4], ставил мне песни Боба Марли, чтобы я расслабился. Когда меня что-то расстраивает, я повторяю слова из них и говорю ровным голосом. Я закрываю глаза и спрашиваю себя: «Что сделал бы доктор Генри Ли?»

Все у меня идет гладко, потому что правила не дают мне сойти с ума. Правила означают, что день пройдет так, как я его себе представляю. Я делаю, что мне говорят, и хочу только одного: чтобы все остальные поступали так же.

Дома у нас есть правила:

1. Убирать за собой.

2. Говорить правду.

3. Чистить зубы дважды в день.

4. Не опаздывать в школу.