Дом напротив озера - стр. 20

Бурбон, в основном. Но и джин. И водка. И вино любого цвета. А однажды, когда я забыла запастись выпивкой перед метелью, из-за нехватки алкоголя, я употребила прямо из бутылки ядреное грушевое бренди. Это не избавило от боли полностью, но, черт возьми, облегчило ее. Из-за пьянства обстоятельства моего вдовства казались далекими, как будто это был смутно припоминаемый кошмар, от которого я проснулась давным-давно.

И я была полна решимости продолжать пить до тех пор, пока не останется воспоминаний об этом конкретном кошмаре.

В мае меня спросили, не хочу ли я вернуться к бродвейской пьесе, которую оставила перед отъездом в Вермонт. «Частица сомненья», так она называлась. О женщине, которая подозревает, что ее муж пытается ее убить. Спойлер: он пытался.

Марни порекомендовала мне отказаться, предполагая, что продюсеры просто хотели увеличить продажи билетов, извлекая выгоду из моей трагедии. Моя мама порекомендовала мне согласиться, посоветовав, что работа пойдет мне на пользу.

Я согласилась.

Мама же лучше знает, верно?

Ирония в том, что моя работоспособность значительно улучшилась. «Травма открыла в тебе что-то», – сказал мне режиссер, как будто смерть моего мужа была моим творческим выбором. Я поблагодарила его за комплимент и пошла прямо в бар через улицу.

К тому моменту я уже знала, что злоупотребляю выпивкой. Но я справлялась. Я выпивала два бокала в своей гримерке перед выступлением, просто чтобы раскрепоститься, а потом, сколько захочу, после вечернего шоу.

В течение нескольких месяцев мои две порции перед занавесом незаметно превратились в три, а пьянство после выступления иногда продолжалось всю ночь. Но я была осторожна. Я не позволяла этому повлиять на мою работу.

Пока однажды я не пришла в театр уже пьяная.

Это было утром в среду.

Режиссер столкнулся со мной в моей гримерке, где я наносила макияж дико трясущимися руками.

– Я не могу позволить тебе продолжать в том же духе, – сказал он.

– А в чем проблема? – сказала я, изображая оскорбление. В тот день это было лучшее, что я сыграла.

– Ты пьяна в стельку.

– Я тебя умоляю. Я играла эту роль сто раз, – сказала я. – Я, черт возьми, могу сыграть ее закрытыми глазами.

Но я, твою ж мать, не смогла этого сделать.

Это было ясно, как только я вышла на сцену. Хотя нет, вышла – не то слово. Я выползла на сцену, раскачиваясь, словно под ураганным ветром. Затем я споткнулась о стул, соскользнула по нему и рухнула на пол пьяной кучей, и так и лежала, пока коллеги не утащили меня за кулисы.

Шоу остановили, пригласили моего дублера, а меня уволили из «Частицы сомненья», как только продюсеры решили, что я достаточно трезва, чтобы понять, что они мне говорят.

Отсюда и таблоиды, и папарацци, и то, что меня увезли на отдаленное озеро, где я не буду публично позориться, и где моя мать может ежедневно навещать меня.

– Ты действительно больше не пьешь, да? – спросила меня мать.

– Я действительно больше не пью, – я поворачиваюсь к лосю на стене, прижимая палец к губам, как будто намекаю ему не выдавать мой секрет. – Но ты стала бы винить меня, если бы это было так?

Мать молчит. Она знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я не до конца с ней честна.

– Где ты достала? – наконец сказала она. – Уговорила Риккардо? Я же специально сказала ему не…