Дом на Баумановской - стр. 8
– Настоятельно прошу на себе не повторять. Кожа после становится желтушно-желтой, а цвет белков глаз зеленеет – что будет говорить в пользу живого пациента. С мертвым ничего подобно не произойдет. Пробу эту тоже предложил Икар.
Фролов вернул в секционную освещение, а студенты, удивленно гомоня и восклицая, обступили Грениха, разглядывая его пожелтевшее лицо и глазные яблоки, которые еще в темноте принялись гореть зеленым огнем, как у кошки. Ну и циркач, конечно! Зато умеет увлечь молодое поколение своим предметом.
Потом санитар выкатил из холодильной камеры покойника, и Грених повторил свой опыт на нем. Светящаяся жидкость вошла в вену, но так и осталась гореть у локтевого сгиба.
– А я читал, что можно надрезать небольшую артерию, – подал голос один из студентов. – Если потечет быстро – значит живой.
– Я не поддерживаю этот метод, – покачал головой профессор в ответ. – Можно, конечно. Но при некоторых видах смерти, при асфиксии например, кровь становится очень жидкой. Не будем задерживаться, становится прохладно, и я начинаю с завистью поглядывать на ваши теплые шарфы и шапки. Сразу переходим к следующему опыту, быстро его продемонстрируем, и я наконец смогу тоже одеться.
Скинув и майку, оставшись в одних брюках, он лег на секционный стол, подложив под голову руку и закинув на согнутое колено лодыжку. Вся его спина слева была в застарелых рубцах от ожогов. Фролов поежился – крепко же в германскую войну профессора, однако, потрепало.
– Может, кто-то из вас уже догадался, что мы сейчас будем делать. Этот опыт иногда проводят в анатомическом театре с животными. Итак, определяем, – покачивая черным ботинком с перфорацией, он прощупывал свободной рукой ребра, – наиболее подвижную часть сердца – его верхушку и, протыкая грудную стенку, вонзаем в него иглу…
В этот момент с иглой в руках – тонкой и длинной, как спица, – к Грениху приблизилась его верная ассистентка. Лицо Агнии Павловны было бледным и напряженным, она вздернула брови, сделав глаза такими большими, что, казалось, те были вырисованы красками. Закусив губу, занесла было руку над ним, но застыла, не решаясь.
– Ася, смелее, – тихо и доверительно проговорил профессор. – Ничего страшного не произойдет.
И почти тотчас же стремительно, как с головой в воду, Агния Павловна опустила иглу в то место, где Грених держал палец. Он едва успел убрать руку и почти не вздрогнул, хотя, наверное, такие фокусы были до ужаса болезненными. Шутка ли – иглой в самое сердце!
– Способ этот совершенно не опасен, сердцу навредить не может, – говорил он натужным металлическим голосом, видно, претерпевая не слишком приятные ощущения, но вида не подавая. – А если оно остановилось не более чем четверть часа назад, то возможно его запустить вновь или усилить ослабленные, не различимые невооруженным глазом движения. Укол будет действовать как раздражитель. Итак, в чем весь фокус, зачем мы сейчас занимаемся своего рода садомазохизмом? Я задержу дыхание, а вы смотрите на пустой конец иглы – он будет… во всяком случае, я надеюсь… – хмыкнул Грених, – он будет содрогаться, повторяя ритмичные удары сердца.
Фролов уставился себе под ноги, ему не нужно было убеждаться в том, что профессорское сердце продолжает биться вместе со всаженной в него иглой. Студенты облепили его как мухи, одни нависли над столом, другие вытягивались на носочках, стремясь заглянуть за плечи впередистоящих товарищей. Ученый гомон длился долгих минут пять, пока Агния Павловна не вынула иглу, а профессор не принялся одеваться. В воздухе разлился острый запах спирта.