Дом Иисуса - стр. 2

И что происходит – начинается «демонтаж» Текста. Эти слова не могут принадлежать историческому Иисусу – мы их вычеркиваем. Здесь, очевидно, напластование более поздней апостольской традиции – опять вычеркиваем. И так далее. А что остается? А остается именно то, что соответствует нашему представлению. То, что хотелось увидеть. Опять – зеркало.

– А разве невозможно работать с Текстом по-другому?

– Это не простой вопрос. Над нами тяготеет наша этно-культурно-лингвистическая модель. Мы заложники своего воспитания. Так называемый «поиск исторического Иисуса» зародился в протестантской стране, где Писание противопоставлено Преданию. И действует принцип – sola scriptura, то есть только Писанием определяются «абсолютные правила и стандарты», а Предание – это та или иная форма рецепции священного Текста. Предание в протестантизме – вторичное напластование, часто затеняющее и деформирующее изначальное боговдохновенное Писание.

Но в какой-то момент становится заметным, что и в самом Писании (то есть в евангельских текстах) содержатся элементы раннего апостольского предания. И тут же срабатывает привычный механизм: очистим Писание от предания (даже если это предание записано в самом Писании). И в итоге за бортом оказывается важнейший пласт – то, что нам сообщают ученики о своем Учителе.

Мы хотим быть объективными и рассудительными. Тогда зачем из зала суда изгонять свидетелей? Они записали то, что «слышали и видели своими очами»[2], то, «что осязали руками» (1 Ин. 1: 1). Но все их замечания, все то, что им представлялось важным, то, как они – ближайшие последователи и «свидетели» Иисуса – понимали и интерпретировали жизнь Учителя, выносится за скобки. Это позднее наслоение, и его надо «соскоблить». И что остается? А остается то, что соответствует нашему представлению об Иисусе. Иными словами, мы опять нашли то, что искали, – свое отражение.

– Рудольф Бультман говорил, чтобы приблизиться к пониманию Иисуса, Его надо демифологизировать, – это требование добросовестного разума. Но вы, как мне представляется, пытаетесь демифологизировать Бультмана?

– Это иллюзия, что Бультман приближает нас к пониманию евангельского времени. Скорее дело обстоит наоборот. Евангельская и раннехристианская история «втискивается» в то, что ей не принадлежит. И под натиском «метода критики форм» реальность начинает трещать, как яичная скорлупа. Попытайтесь взглянуть на Рудольфа Бультмана из Сионской горницы – он покажется инопланетянином.

– Вы хотите сказать, что в будущем будут «снисходительно улыбаться» современной новозаветной критике, подобно тому, как мы сегодня улыбаемся, разглядывая религиозную живопись Ренессанса?

– Что, впрочем, не мешает любоваться мастерством художника!

Но вот что мне кажется важным. В европейской науке было другое, прямо противоположное направление. И за ним стоит многовековой опыт. Огромная работа, направленная на самое бережное и тщательное сохранение традиции. Это то, что реализуется в текстологии и издании текстов, где учтены и зафиксированы все дошедшие до нас версии чтений. Такой подход восходит к Оригену: не желая вторгаться и исправлять существующий греческий текст Септуагинты[3], он помечает те места, которые могли бы быть откорректированы по другим версиям. Расслышать и сохранить каждое слово!