Дом грозы - стр. 19

– Честное слово – все, что могут предложить те, у кого нет денег.

Честное слово.

Мару молчит, у Нимеи сжимается сердце.

– Любая работенка, на меня можно положиться.

Вообще-то ей неплохо удается добывать себе еду, но это всякий раз лотерея, и порой, когда ее услуги никому не нужны, а в кармане ни гроша, приходится обходиться простым кофе.

– Твое честное слово, – качает головой Мару, – стоит пары булочек.

Волна облегчения затапливает Нимею. Пара булочек – уже хорошо.

– Отлично. И что нужно сделать? Что-то продать? Ювелирка? Предметы искусства, одежда? Выбить из кого-то долги?

Мару смотрит на Нимею испытующе, а потом начинает кидать в бумажный пакет пирожки с мясом, сладкие булки с шоколадом и пару посыпанных сахаром плюшек.

– Обалдеть, – усмехается Нимея. – А вы добрая.

– Удивлена?

– Такое нечасто встретишь… Что с меня?

– Ничего.

– Так не пойдет. Вы же впервые меня видите!

– Но много о тебе слышала. Только никому про меня не говори. Моя репутация мне дорога, чтобы такие пройдохи, как ты, не ходили за бесплатными булочками.

Нимея сжимает горячий пакет в руке, грея о него пальцы. Такие подарки судьбы редко случаются.

– Давайте я все-таки…

– Проваливай.

Мару вытирает прилавок, потом высыпает на него мешочек серебряных и начинает считать, глядя на свои монеты с тоской.

Нимея не отняла ту серебряную, хотя могла. Только что с ней расплатились едой за банальную честность – настолько этот мир прогнил. Горло сковывает от несчастий всех этих людей.

Нимея шарит в кармане и пытается незаметно подложить такую же монетку, как та, что упала к ее ногам, под поднос с булками. Нока может поклясться, что Мару это видит, но молчит.

Это, кажется, первый раз, когда Нимея заплатила за еду, что несет в руках.

* * *

– Омала? – Нока заходит в полуопустевший дом.

Никто не отвечает, но слышно, как кто-то играет на фортепиано в дальней чайной комнате. Эти аристократы остаются собой, даже когда рушится цивилизация. Нимея идет через опустевшие комнаты, потерявшие прежний лоск после того, как в доме осталась лишь одна горничная.

– Омала?

Нока останавливается в дверях чайной гостиной и смотрит на женщину, которая медленно давит на клавиши, явно играя в неправильном ритме.

Омала сидит, закрыв глаза и подставив лицо падающим из распахнутого окна лучам солнца.

– Тише, Нимея, дай доиграю…

Она ускоряется, пальцы порхают по клавишам, извлекая из инструмента тоскливую мелодию. Вероятно, из-за нее у Омалы бегут слезы по лицу.

Женщина доигрывает и сидит какое-то время, не убирая рук с клавиш, потом шмыгает носом, совсем как девочка, и даже улыбается.

Кладет руку на крышку фортепиано, и Нимея закатывает глаза от этого фокусничества – музыкальный инструмент начинает играть все ту же композицию, только задом наперед, Омала так все время делает. Музыка становится другой, вывернутой наизнанку, но звучит не менее гармонично. Только теперь вместо тоски в ней чувствуется задор.

– Вы готовы ехать? Как себя чувствует Фандер? – обеспокоенно интересуется она.

Мысль о смерти старшего сына вызывала в ней приступы истерики весь прошедший месяц. Тот факт, что ради младшего сына нужно послать куда-то старшего, не зная, чем это обернется для последнего, до ужаса ее пугает. Пока Фандер находился в тюрьме под подавляющими магию артефактами и веществами, он был в безопасности от собственной крови. Зато теперь ее сын свободен. Конечно, они с Нимеей не раз обсуждали, что нужно будет набрать флакон из источника и для Фандера. Но все-таки, когда старший сын вполне себе здоров – по крайней мере пока, – невозможно не думать в первую очередь об умирающем младшем.