Долой стыд - стр. 3

– Сперва стреляли.

– Перед ядами?

– Нет, после ядов. Но до того, как бить по голове. Думаю, это из-за недостатка опыта.

Я живо представил несчастных убийц, которым пришлось пускать в ход всё, чем запаслись: яды, пистолеты и гимнастическую гирю. Может быть, под конец им стало казаться, что они убивают действительно чёрта: они убивают, а он встаёт и встаёт.

– Папа говорил, что Распутин – это всего лишь ширма. Не марионетка, а дымовая завеса. Глупо было его убивать.

– Ну отчего же? Ведь, когда ширма падает, становится видно то, что за ширмой.

Сонин папа, что я выудил из неё далеко не сразу, был майор КГБ и как-то особенно плохо кончил в перестройку, связавшись то ли с ворами, то ли с ГКЧП. Соня от многого отнекивается, не помнит и будет врать до конца. Чувствую, что будет. Знаю. В девяностые всё связанное с отцом она вымарала из памяти, а когда время изменилось и стало казаться, что папу можно извлечь из забвения и тонко разыграть, на волне моды и нового, уже небрезгливого интереса, обнаружилось, что папа, эта до поры спрятанная в рукаве карта, просто истлел. Нет его, майора Сафронова, – да и был ли? С папами-генералами такого не происходит. От генералов дети не отрекаются, а если и отрекаются вслух, то никогда не забывают, что отцы всё-таки генералы.

– А что он ещё рассказывал?

– Про Распутина?

– Вообще.

– Папа никогда не говорил про свою работу, – сухо сказала Соня. – Если вы об этом.

После Сони была очередь Муси.

Муся, ах, Муся.

Муся – проклятие своих родных, своё и моё с недавних пор тоже. Муся – как бы это сказать – лесбиянка и феминистка, которая ни феминисткой, ни, в особенности, лесбиянкой быть не хочет и неимоверно стыдится своего отступничества. Беда Муси и ей подобных в том, что она пытается быть какой-то особой женщиной, вместо того чтобы попробовать быть обычным человеком. Ей всё кажется, что в сутолоке жизни, для других хаотичной, лично в неё из-за каждого угла и куста летят прицельные плевки. Обычный женский путь – затаённо презирать мужчин и использовать их – она пылко осуждает, а по своему необычному идёт с растущим отвращением – и к пути, и к себе на нём.

– Муся, вы прекрасно знаете, что теперь это не считается извращением.

– Вот именно, не считается. Но не перестаёт им быть. И не называйте меня Мусей!

Я называю её Мусей в отместку за то, что она называет меня доктором.

– Поколения феминисток боролись за то, чтобы женщина имела право любить сама, а не быть простым объектом вожделений, и вот теперь я отказываюсь от всего, за что заплатили такую дорогую цену. Я чувствую себя предательницей! И даже хуже!

– Полагаю, в основном поколения феминисток боролись за гражданские права. Ну, знаете, голосовать, получать равную заработную плату и занимать руководящие посты.

– А любить – это что, не гражданское право?

У рабов его отнимают в первую очередь.

– …

– В масштабах большого мира.

– Муся, послушайте меня. Вы не живёте в большом мире. Никто не живёт в большом мире.

Каждый живёт в очень маленьком мирке, в окружении очень немногих людей. Важно лишь их мнение. А по мнению вашей страты, Муся, с вами всё ОК.

– Вы так говорите, как будто я других людей не вижу. Как будто на луне сижу. В резервации.

– Ну. Где и каких других людей вы видите?

– …Да просто на улице. В конце концов, кассиршу в супермаркете.