Долой стыд - стр. 26

; наверное, я прочёл это позже, неважно… и лёг, и умер, в отчаянии, с талантами необыкновенными, – и я чувствовал, как меня накрывает пещерно чёрный и слепой ужас, хотя и не боялся за себя; но я смотрел на него, на вас, и мне было, как ужаленному, до тошноты, головокружения жутко… всё то, что Леонтьев так прекрасно и сжато выразил сам: «Я не нахожу, чтобы другие были умнее; я нахожу, что Богу было угодно убить меня».

Тогда мы этих слов не знали, вообще мало что знали о его одиночестве, малодушии врагов и друзей, о том страшном чувстве вотще уходящего перед взрывом времени, знакомом и Леонтьеву, и Льву Тихомирову, и всем тем немногим людям, которые понимали, что происходит, и ничего не могли сделать. Кромвель без обстоятельств; государственный деятель, умерший в чине коллежского советника; люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском телеграфе».

Это было в восемьдесят четвёртом, наверное, году, уже после смерти Андропова, но до двадцать седьмого съезда и даже до Горбачёва, во всяком случае, до того, как имя Горбачёв стало для страны чем-то осмысленным.

Теперь-то, конечно, кажется, что всё бросало мрачный отсвет: последние стройки, последние бои, пересуды, газеты, кинофильмы и похороны, – и ничего подобного! Через пару лет сполохи пламени стали принимать за зарю новой жизни, а тогда не было и того.)

– Кто же, по-вашему, здесь лишний?

(Да, а помните, как вы заставили меня вас познакомить? Вы потребовали, чтобы я держал язык за зубами, тот молодой человек не должен был знать, кто вы такой, но я его всё же предупредил, попросив помалкивать, и очень собою гордился, пока много лет спустя мне не пришло в голову, что я сказал именно то, что и должен был сказать по вашим расчётам; что вам было нужно, чтобы тот молодой человек знал, что вы из КГБ, но втайне и делая вид, что не знает, и это секретное знание, смешавшись с иллюзией свободы и удивлённой радостью, окрасило наши разговоры в совсем уж параноидальные тона. Как же вас представить? спросил я тогда. Он не поверит, что вы литератор или учёный. Вы ответили, что вполне можете сойти за инженера или интеллигентного рабочего, но вообще мне нужно перестать беспокоиться о шпионском антураже и вести себя естественно. Что может быть естественнее вопроса, кем новый знакомый работает? Кое-как мы сладили на том, что будет упомянута, пресекающим любопытство образом, оборонка, но удивительно, насколько добросовестно рассмотрел я эти детали, хотя собирался потихоньку сказать тому молодому человеку правду.)

– Кто же, по-вашему, здесь лишний?

(Да. Да. В каморке того молодого человека. Шёл дождь, и мы засиделись допоздна. Крохотную двухкомнатную квартирку, в которой входная дверь вела прямо в кухню, и здесь же стояла ванна, он делил с тёткой, тяжело и безжалостно терзаемой подозрениями в адрес властей, всех соседей поочерёдно и всех поочерёдно родных; она знала, что в мире существует сложный, много- и мелкоразветвлённый заговор и ей, чтобы не попасть в его липкую сеть, нужно двигаться и говорить очень осторожно; каждый раз прислушиваясь… присматриваясь… И что я вспомнил об этой несчастной старухе?)