Долгожданное прошлое - стр. 15
Дядя Лёша в звании мичмана служил в мастерских радиомехаником. Никогда не расставался с военной формой, и даже в жаркую погоду во дворе дома носил китель, накинутый на голые плечи. Попросить его отремонтировать телевизор можно было, только перехватив его по дороге домой, у моста. Он перемещался короткими перебежками с маленьким чемоданчиком в руке, в котором он носил провода, паяльник и коробочку с оловом и канифолью. Поминутно останавливаясь, как будто оценивая обстановку и намечая следующий ориентир, чтобы передохнуть, он стартовал снова и, пробежав метров десять, опять останавливался. Мне приходилось бежать рядом с ним, высказывая свою просьбу. Он молча выслушивал, не отвлекаясь от дороги и намечая место, где сделает передышку:
– Хорошо. Скажи отцу – вечером приду!
Никогда не обманывал. Приходил всегда вовремя. Деньги он не брал. Наливать ему спиртное было категорически запрещено.
Он недолго всматривался в переплетение проводов, сдувал пыль с ламп и, прицелившись, вырывал одну из них и вставлял другую из своего чемоданчика. После этого раздавался небольшой щелчок, и на голубом экране появлялась сетка настройки телевизора.
В тот день я шёл прощаться со своим детством и юношеством. Впереди меня ждала служба – что-то новое, неизведанное, тревожащее сердце. В один из вечеров перед отъездом очень хотелось посидеть в одиночестве, на берегу реки, посмотреть на закатное солнце.
Знакомой дорогой я шёл к реке.
На крыльце сидела Люда. Она быстро поднялась и подошла ко мне:
– Ты на реку идешь? Можно, я с тобой? Я не буду тебе мешать.
– А мама знает, что ты уходишь на реку?
– Мама на дежурстве. Но мы же ненадолго? Тут же недалеко, правда?
Мы сидели на траве на невысоком обрывистом берегу, поставив босые ноги на серый песок. Пахло тиной и аиром. Было очень тихо. Иногда лёгкая приливная волна с тихим хлюпаньем закатывалась под берег, вымывая чёрные кусочки камыша, заполненные речным песком нежилые домики моллюсков и разноцветные песчинки. С противоположного берега по воде отчётливо докатывались отдельные слова и девичий смех: «Ой, подожди, не надо… Не сейчас».
– Как хорошо всё слышно, – удивилась Люда, – а смотри, как далеко до берега! Ты видишь их? – и, закрываясь от огромного багрового – такого я не видел больше никогда – закатного солнца ладошкой вытянутой руки, она другой показывала на противоположный берег.
На бетонных плитах разрушенного причала угадывались два силуэта обнимающейся влюблённой пары.
– А ты уже, наверное, много раз с девушками целовался? – спросила Люда.
– Целовался…
– А меня ещё никто не целовал… – тихо произнесла она.
– Как никто, а мама? – попытался схитрить я.
– Я не помню. Может, и целовала… но я говорю о настоящем поцелуе, понимаешь?
И, сменив тему разговора, спросила:
– А ты скоро в армию уходишь, да?
– Да. Но не в армию, а во флот. На три года.
– Три года – это долго, лучше два, – убедительно произнесла Люда.
– А мне лучше во флоте служить, как брат и отец. Буду письма маме писать.
– А своей девушке будешь? – она вытянула губу и выдохнула на закрывающую глаза чёлку.
– Моя девушка, – я сделал непроизвольную паузу, – недавно вышла замуж…
Мы помолчали.
– Я скоро умру, – тихо сказала Люда, глядя на свои ноги, роя пальцами ямку в песке.
– Не думай об этом. Если не думать, то ничего и не произойдёт. И потом, я знаю, – соврал я, – многих, кто до самой старости живёт с пороком сердца, и ты сама мне говорила, что твоя мама врачам в клинику писала.