Долго тебя ждала - стр. 13
Если бы у Родиона была возможность, он заехал бы на своем «мажорском перце» прямо в вестибюль.
Ненавижу пижонство, по крайней мере, в исполнении Власова. Но семь лет назад я была восемнадцатилетней отчаявшейся дурой, так что закрыла на это глаза.
Останавливаюсь в паре метров и смотрю ему в лицо. Оно не бывает помятым даже после ночи кутежа по городским клубам. У Власова отличные гены, и он отлично следит за собой: всегда гладко выбрит, волосы в идеальном порядке-беспорядке, словно он только что вышел из салона мужской красоты. Мне не понаслышке известно, как он умеет пускать пыль в глаза. Производить впечатление — его особый талант, которым он и семь лет назад превосходно владел.
Он осматривает меня с головы до ног, и через секунду на его щеках появляются две параллельные ямочки, которые делают лицо привлекательнее и обманчиво мягче.
Он самоуверенно улыбается, но меня этот трюк давно не цепляет.
— Чего тебе надо? — спрашиваю быстро.
— Доброе утро, любимая, — бросает с издевкой.
Именно этот тон впрыскивает в мою кровь адреналиновую смесь из гнева и раздражения. Подобных эмоций в его адрес у меня за семь лет скопилась целая вагонетка, как и претензий!
— У меня нет времени с тобой разговаривать, — цежу сквозь зубы, — занятие началось, — киваю на дверь аудитории.
Желания вести с ним беседы тоже нет, но он и так об этом знает. Отсутствие желания даже преобладает над отсутствием времени, но, если он здесь, значит, ему что-то нужно.
— Ты все равно уже опоздала. Расслабься, — дает он свою вседозволенную характеристику ситуации.
Примерно так он когда-то решал любые проблемы в учебе и не только: «расслабься», «не парься», «забей». Жонглировал словами, как теннисными мячиками, разруливая ситуацию, но не решая проблему.
— Чего тебе? — тяжело вздохнув, повторяю свой вопрос.
Родион резким движением оборачивается и подхватывает с подоконника букет красных роз, который за его спиной до этого момента я не видела.
— Приехал извиниться. Каюсь, виноват, — примирительно улыбается он, сунув букет мне в руки.
В нос ударяет аромат роскошных цветов и запах дорогого мужского парфюма: ведь Власов любит все самое лучшее.
В общении с ним у меня скачущий список эмоций в интервале от безразличия до бурлящего раздражения. Сейчас, когда я не выспалась, опоздала на занятие и мне светит перспектива выслушивать его исповедь, я взрываюсь петардой, возвращая ему букет:
— Оставь их себе, и свои извинения тоже. Прибереги их для Маруси, которую ты… — Тычу в его грудь пальцем. — Подвел.
Вчера она спросила, где папа, примерно десять раз, и будь у меня в рюкзаке осиновый кол, с удовольствием воткнула бы его Родиону между ребер.
Полосую его взглядом и купаю в раскаленной лаве своего гнева так, чтобы он захлебнулся от чувства вины, но он снова делает это: усмехается чертовыми «ямочками», словно мое бешенство его заводит.
— С Марусей я разберусь. — Он лениво очерчивает круг по моему лицу. — У меня полный багажник игрушек, — самодовольно оповещает. — Половина детского отдела, ее подружки обзавидуются, — имитирует детский голос сладко-приторными интонациями.
Поднеся к голове руку, массирую виски.
Клоун!
Немыслимо, невероятно, и в то же время знакомо: откупаться подарками за очередной косяк — его топорный способ приносить Марусе извинения, настолько будничный, что по нашей с дочерью квартире скоро невозможно будет передвигаться.