Докладывать мне лично! Тревожные весна и лето 1993 года - стр. 11

Орлов не ожидал такого резкого отпора своей позиции, сначала с некоторым смущением молчал, слушая Скокова, а затем продолжил гнуть свою линию.

– Но, Юрий Владимирович, я считаю… Это мое мнение… Власть сегодня должна отказаться от противоборства с теми, кто не разделяет форм и методов осуществления экономической и политической реформ… Мы ведь сами понимаем, что реформами все то, что происходит, можно назвать только с большой натяжкой!

В кабинете воцарилась напряженная тишина. Произнесенные Орловым слова были столь прямолинейны, если не сказать, крамольны, что ставили в неловкое положение всех и, прежде всего, самого Скокова. Как один из самых близких к Президенту людей, выступающих за реализацию демократических реформ, он был просто обязан среагировать на пассаж Андрея. В противном случае, можно было предположить, что он разделяет эту точку зрения, явно противоречащую заявлениям государственного руководства.

Но Скоков промолчал. На лице его было написано явное напряжение, готовность в любую минуту остановить зарвавшегося члена рабочей группы, позволившего в святая святых – стенах президентского корпуса Кремля – ставить под сомнение правильность избранного курса реформ. Собственно говоря, это было явным нонсенсом – в структуре, которая должна была разрабатывать мероприятия по поддержке продекларированных преобразований, зазвучали слова, в достаточно явной форме критикующие эту линию. Да и из чьих уст? Ладно бы высокого должностного лица или авторитетного политолога, к мнению которых можно было бы прислушаться или, по крайней мере, точку зрения которых следовало бы учесть. А тут – сотрудник Министерства безопасности!

И, тем не менее, Скоков продолжал молча слушать.

– Я считаю, что в Послании Президента должно быть объявлено, что в ближайшее время будет сформировано «правительство гражданского согласия» из числа пользующихся народным доверием политиков, видных хозяйственников, крупных бизнесменов, авторитетных представителей армии и правоохранительных органов, признанных деятелей науки и культуры…

– Все, все! Хватит! – Было видно, что терпению Скокова пришел конец. – Садитесь!

Он сделал жест рукой, побуждающий Орлова прекратить дальнейшее изложение своей позиции и показывающий, что больше он не хочет даже слушать, что говорит Андрей.

– Но, Юрий Владимирович, – Орлов попытался продолжить, еще не осознавая в полной мере, что его не желают дослушать до конца. – Я…

– Прошу вас, садитесь, – как-то враждебно произнес Скоков, не глядя на Орлова, и, обратившись к остальным присутствующим, холодно спросил:

– Кто еще хочет высказаться?

Андрей ощутил почему-то жгучее чувство стыда и горечи. Нет, это было не сожаление о том, что его рассуждения оказались неподдержанными Скоковым и вызвали у него раздражение. И дело было даже не в том, что Орлов вдруг отчетливо понял бесперспективность своей дальнейшей работы в группе. Со своими взглядами он вряд ли мог рассчитывать на понимание властей предержащих и их окружения. Его угнетало другое. Андрей всегда боялся оказаться несостоятельным, несоответствующим тем ожиданиям, которые связывались с результатами его труда. «Не оправдать доверия» – было для него не просто стыдно, а позорно. Болезненное самолюбие требовало неизменного признания его способностей, а тщательно скрываемое им чувство тщеславия требовало постоянного удовлетворения.