Дочки-матери на выживание - стр. 28
И я лишилась предмета обожания. Отцу тогда уже было не до меня, он углубился в поиски концепции нового театра. Рылся в книгах, бегал по друзьям… Мать же сводила наше общение только к быту. Ее непонимание доводило меня до того, что я начинала беситься: швыряла в стену фарфоровых слоников, которых она «обожала», выдавливала ей в туфли зубную пасту. Она приходила в ярость и тащила меня в бывшую бабушкину комнату, чтобы запереть, а я визжала, что когда-нибудь припомню ей это. И сама дурела от своего крика…
Наверное, тогда я и пристрастилась к одиночеству, болезненно втянулась в него, и это теперь так бесит мать. Того, что сама же впервые и закрыла меня, вынудив углубиться в себя, она уже не помнит.
Мы и теперь понимаем друг друга ничуть не лучше. Вернее, она-то для меня – раскрытая книга. Бульварный роман. А для нее то, что пишу я, – чудовищная тягомотина. Двусмысленное слово «писульки» звучало уже не раз. Она считает это блажью или болезнью, или затянувшимся детством, уж не знаю… Я по глазам вижу, как она пытается разгадать меня, понять, почему я осталась с ней. Ведь при всей ее глупости она не настолько тупа, чтобы не понять, что мы с ней – с разных планет.
Их поколение сорокалетних с лишком, бывших пионерок-комсомолок, отравлено всей этой чушью насчет того, чтобы «не было мучительно больно…» Только вот «бесцельно прожитые годы» мы с ними понимаем по-разному. Их муравьиное карабканье к однажды намеченным вершинам вызывает у меня желание со всего маха дать битой по ломким коленкам, чтобы раз и навсегда остановить это тупое движение.
И, может, однажды я решусь на это…»
Уже оставив машину, Наташа подумала, что надо было заезжать на Поварскую через Садовое. Раза в два быстрее добралась бы, хоть и до разворота перед Новым Арбатом лишний километр. Взглянула на часы:
– Ох ты, боже мой!
Опоздание в сорок минут было не в ее стиле. И подумалось, что это дочь, встретившись, задержала, подставила подножку. Иначе отчего так ноет ушибленная душа?
Бедолаги-музыканты наверняка еще ждут. Куда им деваться? Утром Наташа слышала по радио в машине, что Москва обошла другие столицы мира по числу симфонических оркестров, и ощутила невольную гордость за Отечество. Хотя подумала при этом, что самим музыкантам такой рекорд вряд ли в радость: конкуренция в любом деле снижает тарифы. И потому студенческий квартет из Гнесинки, который она собиралась использовать в своих мероприятиях, будет ждать еще час, если потребуется.
Об этом подумалось не с пренебрежением – с состраданием. Чувством, в общем-то, непростительным в бизнесе, но Наташа всегда делала поправку: русский бизнес имеет свои особенности. Как и национальная охота. Настоящие акулы в наших водах не приживаются… В каждой можно найти что-то человеческое, надавить на особую, не надорвавшуюся от натуги струнку…
В Наташиной душе сейчас тихонько звучала память о мальчике с третьего этажа того дома, где прошло ее детство. Он играл на виолончели… Каждый день таскал эту бандуру, как называли ее соседи, в музыкальную школу в двух кварталах. Теперь ее, кажется, уже нет там, офисные наросты сожрали… У виолончели был густой, печальный голос, от этих звуков почему-то тянуло заплакать, даже когда игрались гаммы. Видимо, он был талантлив, этот Наташин сосед, потому что обычно ученики школ играют на этом инструменте так, что мухи дохнут от тоски. А он умел извлекать музыку…