Дочь Великого Петра - стр. 2
На лице, полуоткрытой шее и на руках не видно было никаких знаков насилия. Ее прекрасные, как смоль черные волосы были причесаны высоко, по тогдашней моде, и прическа, несмотря на то, что княжна лежала, откинув голову на подушку, не была растрепана, соболиные брови оттеняли своими изящными дугами матовую белизну лица с выдающимися по красоте чертами, а полненькие, несколько побелевшие, но все еще розовые губки были полуоткрыты как бы для поцелуя и обнаруживали ряд белых как жемчуг крепко стиснутых зубов.
Цветы, которыми была осыпана покойница, видимо, были из только что сделанных букетов, так как наутро, когда вошедшая горничная увидела первой эту поразительную картину, они были свежи и благоухали, как бы только что сорванные. Также свеж был и лежавший на груди покойной букет.
На лебединой шее княжны блестело драгоценное ожерелье, а на изящных, точно выточенных руках, переливаясь всеми цветами радуги, блестели драгоценные каменья в кольцах и браслетах. В не потерявших еще свой розовый оттенок миниатюрных ушках горели, как две капли крови, два крупных рубина серег. В правой руке покойной был зажат лоскуток бумажки, на котором было по-французски написано лишь три слова: «Измена – смерть любви».
По начатым розыскам со стороны прибывшего полицейского чина было обнаружено, что княжна с вечера довольно рано отпустила прислугу, имевшую помещение в людской – здании, стоявшем в глубине двора загородного дома княжны Полторацкой на берегу Фонтанки, где покойная жила зиму и лето, и даже свою горничную отправила в ее комнату, находившуюся в другом конце дома и соединенную с будуаром и спальней княжны проволокой звонка.
Горничная, простодушная девушка по имени Агаша, показала убежденно, что ее сиятельство по вечерам принимала тайком не бывавших у нее днем мужчин и окружала всегда эти приемы чрезвычайной таинственностью, как было и в данном случае.
– Беспременно их сиятельство кого-нибудь ждали, – сказала она уверенно допрашивавшему ее полицейскому чину.
– Ждали, ждали… – передразнил ее тот. – Этого мало… Но был ли кто-нибудь?
– Говори, не то я тебе подновлю память!.. – прикрикнул на нее допросчик.
– Уж таить перед вами, ваше благородие, нечего: у их сиятельства вчера гость действительно был…
– Кто?
– А уж кто, ваше благородие, я не знаю…
– Как не знаешь?
– Да так, слышала я из-за двери голос мужской, а в замочную скважину, как ни старалась, разглядеть не могла.
Видно было, что Агаша говорит совершенно искренно, но это, впрочем, не помешало полицейскому чину пугнуть ее строгой ответственностью за упорное запирательство.
Ретивость полицейского чина, однако, была прервана в самом начале. В дело вмешалась высшая полицейская и судебная власть, но и ей не пришлось долго работать над загадочной смертью княжны Полторацкой.
При докладе об этом происшествии государыня императрица Елизавета Петровна изволила заметить:
– Жаль, жаль, бедную, в цвете лет покончить с собою… Я давно заметила, что она не в полном уме…
Эти высочайшие слова дали направление делу, или, лучше сказать, прекратили его.
Княжна была похоронена по православному обряду на Смоленском кладбище, причем отпевание происходило в кладбищенской церкви. Весь Петербург был на этих похоронах. Говорили даже, что в числе провожатых была сама императрица, скрывавшая свое лицо под низко надвинутым капюшоном траурного плаща.