Дневник жертвы - стр. 4
По-прежнему не могу понять, зачем я здесь. И почему выпиваю все бокалы красного и белого вина, которые ты мне подносишь. Вероятно, из-за чувства одиночества и опустошенности оттого, что Генри уехал из Бата. Ему предложили должность профессора в Кембридже – должность, которой он добивался много лет. Сочувствие тоже сыграло свою роль: я получила от тебя целых три приглашения.
Я не могу уйти, пока ты не закончишь выступление. Сажусь в последнем ряду и слушаю, как ты зачитываешь отрывки из главы «Как узнать настоящую суженую». Потом ты замолкаешь, и твои немногочисленные коллеги из вежливости задают несколько вопросов. Я не специалист, и спрашивать мне нечего. Когда жидкие аплодисменты стихают, я начинаю спешно пробираться к выходу, но ты успеваешь меня перехватить и жалобно просишь остаться еще немного. Уединяюсь в отделе живописи со сборником репродукций Мунка. Расположившись на грязно-бежевом ковре, раскрываю «Поцелуй» – одну из ранних версий, где влюбленные еще обнажены.
Неожиданно на страницу падает тень, и повисшую в зале тишину разрывает твой голос. Господи, как ты меня напугал!
– Если бы я тебя не нашел, пришлось бы тебе тут ночевать.
Слова гулко разносятся по пустынному этажу. Ты возвышаешься надо мной, как великан, и с улыбкой меня разглядываешь. Захлопываю Мунка и кладу его рядом с собой.
– Думаю, не так уж и страшно провести ночь с художниками.
Я картинно помахиваю твоей тяжеленной книгой; запястье тут же отзывается болью. Чувствую себя актрисой, злоупотребляющей театральным реквизитом.
– Она великолепна! – продолжаю я. – Очень мило с твоей стороны подарить мне книгу. И ты изумительно читаешь. Тот отрывок мне очень понравился.
– А мне очень нравится эта картина, Кларисса.
В одной руке у тебя раздувшийся портфель, другая неловко сжимает два бокала с вином. Ты наклоняешься и ставишь все это на пол.
– У тебя там не труп, случайно? – усмехаюсь я.
Тебя выдает метнувшийся к застежке взгляд: ты словно хочешь убедиться, что портфель надежно заперт. Похоже, у тебя есть секреты, о которых другим знать не положено.
Ты тоже смеешься. И протягиваешь мне руку:
– Всего лишь книги и бумаги. Давай, выходи из своего убежища! Я провожу тебя до дома. Ночь слишком темная, чтобы гулять по улице одной.
Я позволяю тебе помочь мне подняться. Моя рука по-прежнему в твоей – ты ее не выпускаешь. Мягко высвобождаюсь.
– Со мной все будет в порядке. А вас разве не ждут на торжественном ужине, профессор?
– Я не профессор. – У тебя начинает подрагивать веко. Быстро, равномерно, словно изнутри под ним бьется крошечное насекомое. – Я подавал на профессора, но в тот год его получил Генри. Бесполезно тягаться с обладателем поэтической премии, не так ли? Да и его деканство тут очень кстати пришлось.
Вообще-то Генри заслуживал эту должность как никто другой. Но я же не могу так ответить…
– Мне очень жаль, – бормочу я и после неловкого молчания продолжаю: – Мне пора домой.
У тебя такой подавленный вид, что я чувствую себя обязанной сказать что-то ободряющее. Пытаюсь смягчить свой неотвратимо надвигающийся уход:
– Ты очень интересно пишешь, Рэйф! Тебе действительно есть чем гордиться!
Ты тянешься за вином и протягиваешь мне бокал.
– Последний тост, Кларисса. На дорожку.
– За твою прекрасную книгу! – Мы чокаемся: я – белым, ты – красным, и я отпиваю из своего бокала. Как же мало тебе нужно для счастья! Твоя радость и трогает меня, и печалит. В ближайшие месяцы я буду вспоминать этот момент слишком часто. И каждый раз буду пытаться забыть его навсегда.