Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - стр. 26
Провожали покойника сотни 1-го Аргунского полка с хором музыкантов, все оставшиеся в Саймацзах офицеры и казаки, свободные от наряда. Китайский раскрашенный деревянный гроб с останками казака был опущен в могилу, офицеры бросили в нее по горсти земли, и она была засыпана. После некоторого раздумья крест был водружен в голове могилы, хотя многие утверждали, что он должен быть поставлен в ногах. Полковник Трухин, обращаясь к казакам, сказал краткое слово, которое закончил так: «Покойный в бою защищал своих товарищей, помолимся же мы за него». Мы вернулись домой под звуки веселого вальса.
Полковник Трухин предложил мне столоваться при штабе, но я благодарил его и отказался, так как Пепино уже готовил обед, на который я пригласил офицеров нашего полка.
От генерала Ренненкампфа получено сообщение, что он останется с отрядом в Айямыне еще два или три дня и просил прислать чаю, сахару и коньяку, если ожидавшийся транспорт прибыл. Сотник Бобровский выступал завтра утром с затребованными генералом продуктами, и я решил ехать с ним вместе, чтобы представиться начальству.
Я только что затушил электрическую лампу и собирался заснуть, когда услышал незнакомый голос у моей палатки: «Полковник, могу я к вам зайти, я Заботкин». – Войсковой старшина Заботкин был заведующим хозяйством нашего полка и только что вернулся из командировки. Я извинился, что не мог его принять: ночь была холодная, и не хотелось вылезать из теплого постельного мешка, чтобы расшнуровать вход в палатку; Заботкин сказал, что он едет с нами в отряд завтра.
15 мая. Я встал в четыре часа утра, Заботкин и Бобровский еще спали, они собрались в путь только к девяти часам. Мы шли переменными аллюрами, и вьюки, не поспевавшие за нами, остались далеко сзади. Был пройден перевал, и оставалось не более восьми верст до Айямыня, когда послышались впереди частые ружейные выстрелы, и вскоре показалась идущая нам навстречу казачья лава[38].
Вестовой Заботкина крикнул: «Ваше Всбродие, наши отступают в кальер». «Что испугался г…», – прикрикнул на него Заботкин. Бобровский приказать одному из наших казаков скакать назад и вернуть вьюки в Саймацзы. Я нашел странным, что офицер позволял себе отдавать приказания в присутствии старших, кроме того, я не понимал, почему надо отправлять обратно провизию, в которой могли бы нуждаться в отряде, поэтому приказание это я отменил.
Когда мы поравнялись с лавою, казаки сказали, что на рассвете японцы неожиданно напали на наш бивак, и пришлось отступить перед превосходными силами.
Вот показался отряд, впереди и по бокам шли дозоры, развевались значки начальников. В арьергарде перестрелка еще продолжалась.
Заботкин, приложивши руку к козырьку, подъехал к одному всаднику в черной, довольно потертой шведской куртке, с расстегнутым воротом рубашки; на нем не было ни погон, ни орденов. Полное лицо с голубыми глазами немного навыкате, с русыми, молодецки закрученными усами, дышало бесстрашием и железной волей. Вся его фигура напоминала мне викингов на фресках германского посольского дворца, палаццо Карафелли в Риме. Я догадался, что это был генерал Ренненкампф, хотя я не нашел сходства с популярными его портретами и прекрасным наброском Кравченки[39]. Он протянул мне руку:
«Вы, вероятно, войсковой старшина Квитка», – сказал он со своей обычной манерой говорить сжато, прямо к делу и не допуская лишних слов.