Дневник таролога, Как научиться гадать за 23 дня - стр. 5
Овдовела она рано и замуж больше никогда не выходила. Говорила, что муж должен быть один и на всю жизнь. Да и вообще, что мол, ноги мужчины больше в ее доме не будет. Даже родного брата на порог не пускала.
Вот так жестко и не совсем для меня понятно. То ли деда так сильно любила, то ли боялась чего. Не знаю. Мутные времена были, даже родственникам особо никто не доверял.
Хотя робкой назвать ее тоже нельзя. Сбежать с любимым человеком, ночью через окно, завязав вещи в маленький узелок, оставить семью, преподавание в женской гимназии, переехать в чужой город – далеко не каждая женщина на такое пойдет, а баба Мария рискнула. И колесила потом следом за мужем по всей России, пока они, наконец, окончательно не осели на Кубани.
К тому же прадед был сиротой и воспитывался то ли турками, то ли чеченцами, то ли сам был чеченец или абхаз. Здесь ничего точно сказать не могу – семейная легенда. Что мне доподлинно известно, так это то, что звали его Иваном Прокопьичем, и что служил он старшим инженером на Северо-Кавказской железной дороге.
Во сколько лет, дед Иван умер, выяснить мне тоже так и не удалось. Единственное что знаю точно, так это то, что дело было весной, в самый разгар цветения акаций.
Вы наверняка знаете как они цветут: белые душистые гроздья, как морская пена на взбитых зеленых волнах молодой листвы. А запах! Терпкий, пьянящий, сладковатый.
Каждую весну, как только начинала цвести акация, у бабы Веры, маминой мамы, неизменно начинались жестокие приступы астмы. Она ненавидела этот запах, на дух не переносила, потому что именно под таким цветущими деревом и стоял гроб прадеда Ивана.
– Он молодой совсем еще был, от чахотки умер. Я помню, что гроб открыли, и отдельные мелкие цветы прямо с веток падали на отца, на его лицо, и на красное шелковое покрывало. И запах, этот жуткий запах! – бабуля начинала приглушенно кашлять и отмахиваться то ли от терпкого аромата растений, который наполнял собой все вечернее пространство мая, то ли от своих неприятных воспоминаний.
Всего у бабы Марии и деда Ивана было пятеро детей, трое из которых умерли в тяжёлые послереволюционные годы. Выжили только две девочки: моя бабка Вера и ее младшая сестра Светлана. Но до самой своей смерти баба Маня, так ее почему-то все называли, зарабатывала исключительно тем, что присматривала за чужими детьми.
Знаете, как это ни странно, но я очень хорошо помню и ее саму, и то, чем она занималась. Особенно четко врезалось в память прабабкино лицо: круглое морщинистое с хитрыми глазками-щелочками, которые неотрывно за тобой следят.
Как большая темная птица пра неизменно восседала на низком колченогом табурете перед порогом своего саманного дома с каким-нибудь очередным розовощеким карапузом на руках и пугала меня своей темно-ситцевой вдовьей монументальностью и пристальным взглядом.
Мама как-то рассказывала, что баба Маня умела заговорами лечить и всякие разные шепотки, и слова знала, в травах разбиралась.
– У нее чужие дети никогда не плакали. Только ребенок закапризничает, кричать начнет или упадет, ушибется, она что-то такое побормочет, руками поводит над больным местом или водички попить даст, и ребенок тут же успокаивается.
Не знаю правда это или нет. Точно сказать не могу, баба Маня со мной никогда не разговаривала и близко к себе не подпускала. Не любила так же, как и баба Вера, потому что я не в их род пошла.