Дневник служанки - стр. 26
Я против воли захлебываюсь смехом.
– Нет, не угадал!.. Она сказала вот что… – Я делаю небольшую паузу, чтобы как можно точнее передать мамин голос. Еще несколько мгновений, и в моих ушах начинает как будто звучать магнитозапись нашего последнего разговора в палате хосписа:
«Я хочу выбраться отсюда, Катарина. Помоги-ка мне встать, живо!»
«Но, мама, ты очень слаба. Ты упадешь! Хочешь, я позову сестру, и мы…»
«Нет, нет! Ради бога, Катарина! Я должна убраться отсюда!»
«Нет-нет, мама, пожалуйста, не надо! Не делай этого! Давай я помогу тебе лечь обратно».
«Не трогай меня! Убери руки! Пресвятая Богородица, Господи Иисусе Христе, 911, полиция – да помогите же мне кто-нибудь! Уберите от меня эту девчонку! Отпусти меня, Катарина! Отпусти, или я тебя лягну, как осел не лягал. Клянусь – я это сделаю!»
Бун смотрит на меня, и его губы изгибаются в улыбке.
– «Как осел не лягал»? – переспрашивает он.
Я фыркаю, вытираю нос тыльной стороной ладони, киваю.
– Что это за выражение? Я думал, «лягание осла» это что-то из йоги, но…
– Скорее всего, это просто самый сильный удар, какой мама могла придумать. Когда лошади лягаются, они могут и убить.
– А ослы? Они вообще лягаются?
– Понятия не имею.
– Может, на ферме, где росла твоя мама, кого-то лягнул осел?
– Понятия не имею, – повторяю я. – Я думаю, на пороге смерти у нее просто помутилось сознание. Плюс разные лекарства… Смерть не происходит сразу. У нее тоже есть этапы. Ну, как стадии беременности… И на каждом этапе – целый букет симптомов, их все уже изучили и описали.
– Наверное, именно для этого и нужны доулы[5], – глубокомысленно замечает Бун. – Что прийти в этот мир, что уйти из него не так-то просто. Ведь и приход человека в мир, и уход из него весьма болезненны. И просто-напросто страшно.
– Да.
Он молчит, а потом вдруг говорит:
– Я думаю, ослы лягаются еще похуже лошадей.
– Может быть. – Я тоже молчу, потом добавляю: – Ей сделали какие-то уколы, а через несколько часов она умерла.
«Умерла, не приходя в сознание», – мысленно уточняю я и вдруг чувствую, что мне жизненно необходимо как можно скорее избавиться от праха, пустить его по ветру, сбросить со скалы. Так моя мама будет нигде и одновременно везде.
– Ладно, я готова.
Я встаю, вытаскиваю бамбуковый штырек, который удерживает крышку, открываю урну и, подняв ее повыше, переворачиваю вверх дном. Слежавшийся пепел вырывается из урны плотным комком, но ветер подхватывает его и сносит вниз и в сторону. На фоне серого тумана туча пепла кажется серебристо-белой. Новый порыв ветра – и она взмывает выше, становясь похожей на миниатюрный атомный гриб. Ветер несет пепел над нашими головами, несет к обрыву, рассеивает в небе над лесом и над океаном. Да, теперь мама действительно везде! Я начинаю смеяться и никак не могу остановиться. Мама была бы в восторге. Она всегда любила свободу, и теперь, когда ее жизненный цикл завершился, мама снова вернулась во Вселенную.
Я с облегчением вздыхаю. Кажется, мне удалось наконец разорвать ту тягостную связь с матерью, которая мешала мне быть собой. И одновременно я чувствую себя одинокой и потерянной. Жизнь – это безбрежный океан, плыть по которому мне теперь придется самой.
И с этим ничего не поделаешь.
Мы возвращаемся к нашим машинам. Рюкзак у меня на спине кажется невесомым. В нем нет ничего, кроме пустой биоразлагаемой урны.