Дневник провинциала в Петербурге - стр. 9

– Mais c’est simple comme bonjour![25]

– Вот сегодня, например, ты увидишь ее в «Le sabre de mon pére»[26] – здесь она не только не чешется, но даже поразит тебя своим величием! А почему? потому что этого требует роль!

– Увы! у меня нет на сегодня билета!

– Вздор! Надо, чтобы ты видел эту пьесу. Вы – люди земства, mon cher, и наша прямая обязанность – это стараться, чтоб вы все видели, все знали. Вот что: у нас есть ложа, и хотя мы там вчетвером, но для тебя потеснимся. Я хочу, непременно хочу, чтобы ты видел, как она поет «Dites-lui»![27] Я с намерением говорю: «чтоб ты видел», потому что это мало слышать, это именно видеть надо! А теперь идем обедать, mais soyons sobres, mon cher, parce que c’est tres serieux, ce que tu vas voir ce soir![28]

Мы обедаем впятером. Выпиваем по рюмке хересу, по стакану доброго лафита и по бутылке шампанского на человека – и только.

Я не стану описывать впечатления этого чудного вечера. Она изнемогала, таяла, извивалась и так потрясала отлетом, что товарищи мои, несмотря на то что все четверо были действительные статские советники, изнемогали, таяли, извивались и потрясали точно так же, как и она.

– Из театра – к Борелю.

– Ну-с, что скажете, любезный провинциал?

– Да, messieurs, это… Это, я вам скажу… Это… искусство!

– C’est le mot. On cherche l’art, on se lamente sur son deperissement! Eh bien je vous demande un peu, si ce n’est pas la personification meme de l’art! «Dites-lui» – parlez-moi de ça![29]

– И заметьте, messieurs, какой у нее отлет!

– «Otliott» – c’est le mot! mais il est unique, ce cher provincial![30]

Как и накануне, я изогнулся головой и корпусом вперед.

– Именно! Именно! С’est ça! С’est bien ça![31] – кричали действительные статские советники, хлопая в ладоши.

Даже борелевские татары и те смеялись.

– А теперь, господа, в благодарность за высокое наслаждение, доставленное мне вами, позвольте… Человек! Шесть бутылок шампанского!

Затем еще шесть бутылок, еще шесть бутылок и еще… Я вновь возвращаюсь домой в пять часов ночи, но на сей раз уже с меньшею гордостью сознаю, что хотя и не с пяти часов пополудни, но все-таки другой день сряду ложусь в постель усталый и с отягченной винными парами головой.

Таким образом проходит десять дней. Утром вставанье и потягиванье до трех часов; потом посещение старых товарищей и обед с умеренной выпивкой; потом Шнейдерша и ужин с выпивкой неумеренной. На одиннадцатый день я подхожу к зеркалу и удостоверяюсь, что глаза у меня налитые и совсем круглые. Значит, опять в самую точку попал.

«Уж не убраться ли подобру-поздорову под сень рязанско-козловско-тамбовско-воронежско-саратовского клуба?» – мелькает у меня в голове. Но мысль, что я почти месяц живу в Петербурге и ничего не видал, кроме Елисеева, Дюссо, Бореля и Шнейдер, угрызает меня.

«Нет, – думаю, – попробую еще! По крайней мере узнаю, что такое современная петербургская жизнь!»

Приняв это решение, отправляюсь в Воронинские бани, где парюсь до тех пор, пока сознаю себя вполне трезвым. Затем на целый день остаюсь дома и занимаюсь приведением в порядок желудка. И только на другой день, свежий и встрепанный, начинаю новый ряд похождений.

Что же такое, однако, жизнь?

В течение более трех недель я проделал все, что, по ходячему кодексу о жизни, надлежит проделать, чтобы иметь право сказать: я жуировал и, следовательно, жил. Я исполнил «buvons», ибо ни одного дня не ложился спать трезвым; я исполнил «chantons et dansons», ибо стоически выдержал целых десять представлений «avec le concours de m-lle Schneider»