Дневник посла - стр. 92
Расстояние от станции до Александровского дворца в Царском Селе невелико – меньше версты. На пустой площади перед парком маленькая церковь в древнерусском стиле вздымает над снегом свои прелестные купола; это одна из любимых молелен императрицы.
Александровский дворец предстает предо мной в самом будничном виде: церемониал сведен к минимуму. Мою свиту составляют только Евреинов, камер-фурьер в обыкновенной форме и скороход в живописном костюме времен императрицы Елизаветы, в шапочке, украшенной красными, черными и желтыми перьями. Меня ведут через парадные гостиные, через личную гостиную императрицы, дальше – по длинному коридору, на который выходят личные покои государей; в нем я встречаюсь с лакеем в очень простой ливрее, несущим чайный поднос. Далее открывается маленькая внутренняя лестница, ведущая в комнаты августейших детей; по ней убегает на верхний этаж камеристка. В конце коридора находится последняя гостиная, комната дежурного флигель-адъютанта князя Петра Мещерского. Я ожидаю здесь около минуты. Арап в пестрой одежде, несущий дежурство у дверей кабинета его величества, почти тотчас открывает дверь.
Император встречает меня со свойственной ему приветливостью, радушно и немного застенчиво.
Комната, где происходит прием, очень небольших размеров, в одно окно. Меблировка спокойная и скромная: кресла темной кожи, диван, покрытый персидским ковром, письменный стол с ровно задвинутыми ящиками, другой стол, заваленный картами, книжный шкаф, на котором портреты, бюсты, семейные сувениры.
Император, по своему обыкновению, запинается на первых фразах – при словах вежливости и личного внимания, но скоро он говорит уже тверже:
– Прежде всего сядемте и устроимся поудобнее, потому что я вас задержу надолго. Возьмите это кресло, пожалуйста. У этого столика нам будет еще лучше. Вот папиросы – они турецкие; я бы не должен их курить, тем более что они мне подарены моим новым врагом – султаном, но они превосходны, да у меня и нет других… Позвольте мне еще взять карту… И теперь поговорим.
Он зажег папиросу и, предложив мне огня, сразу приступил к делу:
– За эти три месяца, что я вас не видал, совершились великие события. Чудесные французские войска и моя дорогая армия дали такие доказательства своей доблести, что победа уже не может от нас ускользнуть. Конечно, я не строю никаких иллюзий относительно тех испытаний и жертв, которых еще потребует от нас война. Но уже сейчас мы имеем право, мы даже обязаны посоветоваться друг с другом о том, что бы мы стали делать, если бы Австрия и Германия запросили у нас мира. Заметьте, что, действительно, для Германии было бы очень выгодно вступить в переговоры, пока военная сила еще грозна. Что же касается Австрии, то разве она уже не истощена вконец? Итак, что же мы стали бы делать, если б Германия и Австрия запросили у нас мира?
– Вопрос первостепенной важности, – сказал я, – знать, сможем ли мы договариваться о мире, или придется диктовать его нашим врагам. Какова бы ни была наша умеренность, мы, очевидно, должны будем потребовать у этих империй таких гарантий и таких возмещений, на которые они никогда не согласятся, если только не будут принуждены просить пощады.
– Это и мое убеждение. Мы должны будем диктовать мир, и я решил продолжать войну, пока германские державы не будут раздавлены. Но я решительно настаиваю, чтобы условия этого мира были выработаны нами тремя – Францией, Англией и Россией, только нами одними. Следовательно, не нужно конгрессов, не нужно посредничеств. Позже, когда настанет час, мы продиктуем Германии и Австрии нашу волю.