Дневник посла - стр. 49
Воскресенье, 23 августа
Наши союзники с того берега Ла-Манша начинают появляться на бельгийском фронте. Одна дивизия английской кавалерии рассеяла уже немецкую колонну… в Ватерлоо! Веллингтон и Блюхер должны были от этого проснуться в своих могилах. Большое сражение завязывается между Монсом и Шарлеруа.
Русские продвигаются в Восточной Пруссии, они заняли Инстербург.
Понедельник, 24 августа
Мне телеграфируют из Парижа:
«Сведения, полученные из самого верного источника, сообщают нам, что два действующих корпуса, находившихся раньше против русской армии, переведены теперь на французскую границу и заменены на восточной границе Германии полками, составленными из ландвера[3]. План войны германского генерального штаба слишком ясен, чтобы было нужно до крайности настаивать на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите неотложно правительство и настаивайте».
Я обращаюсь немедленно к великому князю Николаю Николаевичу и генералу Сухомлинову. В то же время я уведомляю государя.
В тот же вечер я имею возможность уверить французское правительство, что русская армия продолжает свое движение на Кенигсберг и Торн со всей возможной энергией и быстротой. Значительное сражение подготовляется между Наревом и Вкрой.
Сегодня привезли во французский госпиталь в Петербурге адъютанта великого князя Николая Николаевича князя Кантакузина, раненного вблизи Гумбинена пулей в грудь. Доктор Крессон, главный врач, разговаривал с ним несколько минут: раненый еще весь полон наступательного пыла, который увлекает русские войска; он с горячностью утверждает, что великий князь Николай Николаевич решил какой угодно ценой открыть себе дорогу на Берлин.
Вторник, 25 августа
Немцы победили при Шарлеруа; кроме того, они нанесли нам сильный удар на юге Бельгийских Арденн, вблизи от Невшато. Все французские и английские войска отступают к Уазе и к Семуа.
Эти известия, хотя и просеянные цензурой, вызывают в Петербурге струю беспокойства, которому я противодействую как могу, воспользовавшись удачной выдумкой, которую Толстой приписывает князю Багратиону в «Вой не и мире». Это именно та удачная выдумка, которой следовало бы обрести место в духовном требнике всех главнокомандующих. Во время битвы при Аустерлице князь Багратион получал одно за другим тревожные сообщения. Он выслушивал их, сохраняя полнейшее спокойствие и даже с некоторым выражением одобрения на лице, словно то, что ему докладывали, было как раз то, чего он ожидал.
На севере Восточной Пруссии русские заняли переправы через реки Алле и Ангерап, германцы отступают к Кенигсбергу.
Третьего дня Япония объявила войну Германии. Японская эскадра бомбардирует Цзяо-Чжоу.
Среда, 26 августа
Французская и английская армии продолжают отступать. Укрепленный лагерь Мобежа окружен. Авангард германской кавалерии производит разведку окрестностей Рубе.
Я позаботился о том, чтобы эти события были представлены русской прессой в самом надлежащем (и, может быть, в самом истинном) свете, то есть как временное и методическое отступление, предшествующее будущему повороту лицом к неприятелю, с целью более спокойного и более решительного наступления. Все газеты поддерживают этот тезис.
Великий князь Николай Николаевич передает мне через Сазонова:
– Отступление, предписанное генералом Жоффром, совершено по всем правилам стратегии. Мы должны желать, чтобы отныне французская армия как можно меньше подвергалась опасности; чтобы она не поддавалась деморализации; чтобы она берегла всю свою способность к нападению и свободу маневра до того дня, когда русская армия будет в состоянии нанести решительные удары.