Дневник дикаря из лихих девяностых - стр. 7
Заявление брошу и уйду… Ещё в гробу перевернётесь от зависти.
Или в отпуск сначала… Чтоб подозрений не вызвать…
Заяву всё равно так сразу не примут. От нас так просто не уходят. Обвинят во всех смертных и шлёпнут потихоньку… на всякий случай… чтоб язык не развязал когда-нибудь. Бережёного, как известно, Бог бережёт.
А ещё точнее: на Бога надейся, а сам не плошай. Кто плошает, тот до наших вершин не добирается. И тем более – в обычную жизнь назад не попадает…
Мало ли в мире катастроф происходит?! Решают проблему просто и изящно: техника она и есть техника, на неё всё списать можно. Подводит в самый нужный момент… по просьбе и пожеланиям…
Разгул криминала в стране опять же ни для кого не секрет, а что там, за кулисами, ведомо только режиссёрам…
Точно. Пойду завтра клянчить отпуск… Сошлюсь на нездоровье…
Рожа у меня сегодня подходящая, завтра будет не лучше. Я себя знаю.
В самом конце рабочего дня зайду, чтоб не мусолили долго. У всех есть дела поважнее, чем в кабинетах по вечерам торчать…
К бару сегодня ни на шаг! Голову надо протрезвить, а то ляпну по пьяни что ни что и выдам себя с головой…. А мне сейчас главное – не проговориться!
Ты подумай, как блокнот пригодился?!
Пишу и пишу!
В писатели, что ли, податься?!
И время мчится как угорелое, когда занят; а то хоть на стену лезь от безысходности…
3 июля
Вторник
Ура! С девятого иду в отпуск! Полный не дали, но кусочек отгрыз. Мне и самой малости хватит, чтобы смыться.
Кто-то скажет, что я как крыса бегу с тонущего корабля. А я отвечу, что просто сел не на тот корабль, но быстро успел это понять. Может, и не слишком быстро, но…
Вовремя успел: хуже нет плыть не в том направлении и жить чужой жизнью.
Оказывается, хорошо – это просто жить. Быть живым. Остальное приложится.
Не хочу, как в том анекдоте: увидела старенькая бабулька в гробу молодого бандита (гроб золотой, на каждом пальце у покойника по огромному перстню с бриллиантами) и заплакала. Спрашивают: «Ты чего, бабушка? Бандита жалеешь?!» Отвечает: «От зависти, милые, плачу! Вот бы мне так пожить».
А по мне, так чем золотой гроб в молодости, лучше простой деревянный – в глубокой старости.
Осталось неделю продержаться и – «свобода нас примет радостно у входа»!
Назад не вернусь. Ни за какие коврижки.
Заявление, датированное двадцать третьим, на всякий случай в столе положу… Бережёного Бог бережёт… (каюсь, люблю эту поговорку).
Уеду… спрячусь… растворюсь в людской массе… выживу…
Пусть другие крысы по кабинетам сидят, пока вниз головой через окно из них не выйдут или вирусом тридцать восьмого калибра не заразятся от наемного убийцы. Скоро мы и в этом штаты перегоним…
Кто СССР строил, в гробу ворочаются: строили, строили; шагали, шагали, а куда пришли?!
Пшик вышел.
Звонкий.
Линяю.
Кто куда, а я…
А я на свежий воздух…
Остальное у меня есть…
А кресло?!… Бог с ним… не инвалид – обойдусь… (на шутки потянуло, надо же, а то забыл, когда последний раз улыбался искренне, от души).
Если подумать, то что к инвалидному креслу прикован, что к кабинетному… неизвестно, что хуже…
За границу не поеду. Нечего зазря ворон дразнить: там теперь своих больше, чем в России. Все углы пообосс…ли…
Отправлюсь в российскую глухомань: усы, бороду отращу, документики другие у меня давно заготовлены. Денег возьму наличными побольше, чтоб уж наверняка нигде не засветиться… хоть лет несколько.