Дитя раздора. Работа над ошибками - стр. 25

Мой малыш в ответ на это недовольно захныкал.

Я уложил его на постель и развернул пеленку.

— Фу-фу-фу, как плохо пахнет… — приговаривал, расстегивая памперс. — И рубашку уделал, сынок.

Слышал, как вошла в спальню жена. Краем зрения видел, что скрестила на груди руки, привалилась плечом к косяку и наблюдала за мной. Я не обращал на нее внимания.

Это ей, разумеется, не понравилось. Никогда не нравилось.

— Вот смотрю я на тебя, Вязев, и думаю: ты так себе это представлял?

— Что именно? — спросил я, так на жену и не взглянув, аккуратно обтирая сына влажными салфетками.

Вытер и низ запачканной рубашечки. Надо было бы ее переодеть, но я боялся это делать, боялся, что сломаю сыну тонкие хрупкие ручонки. Я вообще его боялся, внутри все дрожало сейчас, когда решил сам впервые все сделать. До того, как он уснул, потребовал от Наташи показать мне, как и что нужно делать. И сейчас был мой дебют.

— Ты думал, что будет вот это вот все? Говно, смеси, прививки, прогулки, ор… Или ты представлял себе, как весь такой счастливый поцелуешь жену и сына и умотаешь до вечера на работу, вернешься, пожрешь, потреплешь по головке сытого, умытого и идеального ребенка, трахнешь жену, как ты любишь, и выспишься? Так ведь, Артем?

Если честно, да. До сих пор так и представлял себе это.

— А что не так? — все-таки повернулся к Наташе.

— Подожди еще, узнаешь. Сегодня ты только вернулся домой, и я диву даюсь, как спокойно ведет себя твой безымянный отпрыск.

— Он и твой тоже.

— Да что ты? — вздёрнула бровь Наташа. — Не чувствую, что я его рожала — нет ни молока в груди, ни растяжек на животе, ни шва от кесарева…

— А это главное, что ты должна чувствовать? — спросил я, не понимая жену, потому что мысли были заняты тем, что надо приготовить смесь.

Я постелил чистую пеленку на кровать и осторожно уложил сына на животик. Покоя не давало это желтое пятно на рубашке. Можно было бы попросить Наташу переодеть малыша, поднимавшего головку и таращившегося на что-то, но все во мне противилось этому. Я, кажется, ревновал сына к жене. Или это было другое чувство? Не понять. Коршуном кружил над сыном и готов был заклевать собственную жену, если подойдет к нему.

— Иди сделай молоко, — сказал ей, так не дождавшись ответа.

Но он все же последовал:

— Я чувствую, что теперь у нас нет семьи.

Наташа сказала это как-то… безразлично. И вышла из комнаты, так, по сути, в нее и не войдя.

Я улегся рядом с моим ребенком, прикоснулся носом к его головке со светлыми волосиками и вдохнул невероятный запах. Мог дышать им сутки напролет, хотелось зацеловать малышка с ног до головы. Гладил его по головенке, спинке, попке, ножкам и наслаждался гордостью от того, что у меня есть сын. Любил его безмерно, до щемоты в груди, до слез. Перевернулся на спину и уложил мальчика на себя.

Он ронял головку, поднимал снова и рассматривал меня… Катиными глазами.

У меня внутри скрутилось от тоски. Я безумно скучал по Кате. Стиснул зубы так, что в глазах потемнело.

— Ничего, сынок, мы с тобой справимся. Я буду хорошим папкой, вот увидишь…

Малыш устал бороться с гравитацией, снова пару раз недовольно что-то промяукал на своем малышовском. Я прижал его к себе, сел. Уложил его на спину на пеленку и понял, что прошло уже минут десять, а молоко Наташа так и не принесла.