Дитя Дракулы - стр. 45

Я горестно покачала головой, но сиделка истолковала мой жест неверно.

– Честное слово, мэм. Я правду говорю.

– Ну конечно. – Я постаралась принять успокоительный тон. – Я вам верю.

– У него трудный возраст, понимаю. И для него непросто находиться здесь, только с вами и стариком, умирающим медленной смертью.

– Да… да.

– Но он правда вгоняет меня в дрожь, мэм… то, как он на меня смотрит. Просто жуть наводит.

Я печально кивнула:

– Вы очень хорошенькая, мисс Доуэль. Уверена, вы привыкли ловить на себе нежелательные взгляды мужчин. И раз уж вы пришли ко мне, значит вы действительно сильно встревожены. Я попрошу мужа поговорить с Квинси. Мне кажется, будет лучше, если с ним отец побеседует. Даю вам слово, мы проявим строгость в этом вопросе. Подобное поведение совершенно недопустимо для юных джентльменов, что мы и разъясним сыну.

– Спасибо, мэм. Я страшно благодарна, что вы мне верите.

– Сара-Энн, вы облегчили всем нам жизнь в это крайне трудное время. Я бы очень не хотела, чтобы вы были несчастны здесь.

Девушка нашла в себе силы улыбнуться и опустила голову. Когда она вновь взглянула на меня, в глазах у нее было беспокойство.

– Что-нибудь еще? – спросила я. – Можете быть со мной откровенны.

– Вы же знаете, мэм, да?

От тона Сары-Энн, полагаю, моя улыбка стала более натянутой, принужденной.

– Знаю – о чем?

– О том, что здесь происходит. Под вашей крышей.

Само собой, в ее голосе слышалась тревога, но также (неприятно сказать) странная насмешливая нотка.

– Спасибо, – ответила я. – Но в этом доме не происходит ничего такого, о чем бы я не знала.

– Вы уверены, мэм? – спросила она, теперь уже с откровенной усмешкой, и вышла прочь.

Таким образом пока все осталось между нами. Я поговорю с Джонатаном, когда он вернется из конторы. В доме и так царит тягостная атмосфера смерти и печали. Я не допущу, чтобы она стала еще мрачнее.

29 ноября. Какой необычный день был сегодня, полный странных отголосков прошлого и оживших воспоминаний.

Заинтригованный письмом доктора Уэйкфилда, а прежде всего снедаемый желанием хоть ненадолго покинуть стены этого консультационного кабинета, я отправился в Перфлит, в свою старую психиатрическую лечебницу.

Во все время путешествия – сначала на поезде, а от перфлитского вокзала на пролетке (которой правил неразговорчивый извозчик грубой наружности) – меня не оставляло ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое, в свою прежнюю жизнь. Воспоминания толпились на каждом углу, прогуливались по каждой улице, витали над каждым полем. Я думал, они померкли со временем, но, вернувшись к ним сейчас, обнаружил, что они до жути яркие и живые.

Подъезжая по знакомой извилистой аллее к лечебнице, неумолимо вырастающей в поле зрения, я увидел, что похвальбы Уэйкфилда насчет модернизации весьма обоснованны. Казалось, даже самая форма здания претерпела изменения: если раньше оно представляло собой угрюмый приземистый барак, то теперь, после реконструкции, выглядело более длинным, гладким и безликим.

Выйдя из пролетки и поблагодарив хмурого извозчика, я увидел доктора Уэйкфилда, поджидающего меня у входа.

– Сьюворд! – Он шагнул мне навстречу, протягивая руку.

Невысокий ухоженный мужчина, он на десять с лишним лет моложе меня, но я тотчас отметил (со злорадством, которого теперь стыжусь), что волос у него значительно меньше. Его соломенная шевелюра, всегда жидковатая, уже отступает от лба подобием морского отлива.