Дипломатия - стр. 80
«Единственной трудностью в связи с общей позицией Пруссии, Франции и Италии на конгрессе император считает отсутствие компенсации, которая могла бы быть предложена Франции. Известно, что мы хотим; известно, что хочет Италия; но император не может сказать, что хочет Франция, а мы ему на этот счет ничего не можем предложить»[142].
Великобритания обусловила участие в конгрессе предварительным согласием Франции на сохранение статус-кво. Вместо того чтобы ухватиться за эту возможность освящения существующей системы германских государств, значившей так много для французского лидерства и обеспечивавшей безопасность Франции, Наполеон III отступил, настаивая на том, что «для поддержания мира необходимо принимать во внимание национальные пристрастия и потребности»[143]. Короче говоря, Наполеон III готов был пойти на риск австро-прусской войны и объединения Германии для того, чтобы добиться непонятных выгод в Италии, не оказывающих никакого влияния на французские подлинно национальные интересы, и каких-то приобретений в Западной Европе, которые он так и не удосужился назвать. Но в лице Бисмарка перед ним стоял мастер, настаивавший на реальной силе вещей и использующий в своих интересах косметические маневрирования, в которых Наполеон III так преуспел.
Среди французских руководителей были и те, кто понимал риски, на которые шел Наполеон III, и кто осознавал, что так называемая компенсация, на которую он нацелился, не заключает в себе ничего, что было бы связано с коренным интересом Франции. В блестящей речи от 3 мая 1866 года Адольф Тьер, убежденный республиканский оппонент Наполеона III, а позднее президент Франции, правильно предсказал, что Пруссия, судя по всему, станет ведущей силой в Германии:
«Мы еще увидим возврат империи Карла V, которая прежде имела своим центром Вену, а теперь будет иметь таковым Берлин, который будет намного ближе к нашей границе и станет оказывать на нее давление. …Вы имеете полное право противостоять этой политике во имя интересов Франции, поскольку Франция слишком важна, чтобы подобная революция не стала ей серьезно угрожать. Когда она боролась два столетия… чтобы разрушить этот колосс, готова ли она наблюдать, как он возрождается у нее на глазах?»[144]
Тьер утверждал, что вместо туманных рассуждений Наполеона III Франция должна принять четкую политику сопротивления Пруссии и привлечь в качестве предлога оборону независимости германских государств – старый рецепт Ришелье. Франция, по его заявлению, имела право противодействовать объединению Германии, «во-первых, во имя независимости германских государств… во-вторых, во имя собственной независимости и, наконец, во имя европейского баланса, который в интересах всех, в интересах мирового сообщества. …Сегодня кое-кто пытается высмеять до предела термин «европейский баланс»… но что такое европейский баланс? Это – независимость Европы»[145].
Было уже почти слишком поздно предотвратить войну между Пруссией и Австрией, которая непоправимо изменила бы европейский баланс. С аналитической точки зрения Тьер был прав, но предпосылки для подобной политики должны были бы быть заложены десятилетием ранее. Даже в тот момент Бисмарк, возможно, отступил бы, если бы Франция выступила с серьезным предупреждением о недопущении поражения Австрии или ликвидации традиционно существовавших княжеств типа королевства Ганновер. Но Наполеон III отверг этот курс, так как рассчитывал на победу Австрии, а также на то, что ему удастся разрушить венское урегулирование и претворить в жизнь традицию Бонапарта без какого бы то ни было анализа исторически сложившихся французских национальных интересов. Через три дня он ответил Тьеру: «Я презираю договоры 1815 года, которые сегодня кое-кто хочет сделать единственной основой нашей политики»