Дикие истории. Дневник настоящего мужика - стр. 23

Я завязал скользящую петлю на толстой веревке. Такой узел еще называют петлей апартеида.

Потому что узел очень удобен для вешателей – затягивается без мыла. А с мылом вообще благодать. Капитан снял покровы и в чем мать родила скользнул в воду. Он осторожно подвел петлю под хвост морского чудовища и стремительно забрался обратно. Тогда я стал затягивать узел. Находиться в воде рядом с рыбиной было опасно. Веревку привязали к бушприту и взялись за гуж. Над теплыми голубыми водами грянула «Дубинушка». Скоро на палубе лежал гигант. Подойти мы к нему не могли: тело конвульсивно сокращалось, и при каждом кувырке рыбина что-нибудь разрушала. То лавку (их моряки называют банками) в щепки разнесет, то шпангоут.

Когда конвульсии стали редеть, Володя вооружился плоскогубцами и отправился спасать снасти: вынимать крюк из губы и воблер из горла.

Выстрели я на пару секунд позже, она откусила бы Володе руку. Сразу после выстрела на спину рыбине, как кошка, прыгнул капитан. В правой руке у него был паранг – огромный индонезийский тесак, по форме и функционалу напоминающий латиноамериканское мачете. За десять или пятнадцать ударов, нанесенных со скоростью отстрела обоймы пистолета Глок, капитан начисто отделил голову рыбины от туловища. Марлинова кровь, по цвету как человеческая, хлестала и из тела, и из головы. И смешиваясь с морской водой, вытекала за борт через пулевое отверстие. Я стрелял с короткой дистанции, тяжелая пуля прошла навылет через рыбью голову, чуть ниже глаза, и пробила борт. За бортом в чистой воде это рубиновое облако выглядело завораживающе, напоминало дерево со стволом и кроной. А еще – ядерный гриб.

Мы подвели итоги. Ловля марлина – снято. Еда есть. Все живы. Кроме марлина. И, увы, кадров с живым марлином нет… И не будет никогда. Это плохо. Я снялся с рыбьей головой.

Кускус освоился. Он с удовольствием ездил у меня на плече. Жрал все подряд и много спал в бауле с аптечкой. Мы должны были пристать к острову засветло, но из-за марлина задержались. Было темно, и капитан шел малым ходом. Мы легли вздремнуть. Кускус тусовался со мной на носу. С наступлением темноты он играл и веселился. Я дремал и слышал, что он что-то катает между бушпритом и стыком бортов. Потом раздался тихий всплеск, и я открыл глаза и посмотрел за борт. Из пучины морской на меня последний раз глянула вареная и злобная голова шамана с острова Кофиау. Кускус, словно отдавая честь, прикрывал выпученные виноватые глаза потными ладошками. Две отрубленных головы в одном фильме – это сильно. «Тарантино практически», – подумал я и вытер руки об штаны.

Мы высадились. Кускус рассыпал по палубе весь хинин, и вечером мы принимали маларон. Это более современное средство от малярии, но очень тяжелое. Гиппократ говорил, что лечение не должно быть хуже болезни, но маларон делали последователи Авиценны, а он придерживался мнения, что болезнь покидает тело человеческое со страданиями.

Препарат нельзя было смешивать с алкоголем, и поэтому все, кроме кускуса, грустили. Я натянул гамак, кускус залез первым. У меня случился пароксизм (сильный приступ), и мне было не до него. Он хотел играть и притащил в гамак мертвого геккона. Заворачивал его в разорванную пачку от табака и разворачивал… Бесконечно. Я погасил налобный фонарь.