Дикая роза - стр. 42
Догадываясь, какие вопросы крутятся в детских головах, Шейми рассказал, во имя чего выдерживал долгий путь, одиночество, скверную пищу, пронизывающий холод, боль и сомнения. Все тяготы и страдания оказываются не напрасными, когда добираешься туда, где не ступала нога человека, – в первозданную, нетронутую чистоту снега и льда. Когда понимаешь: ты – первый.
Шейми говорил около двух часов. Он не заметил пролетевшего времени. Так бывало всякий раз, когда он рассказывал об Антарктике. Он забыл не только о времени, но и о себе. Оставалось лишь одно: стремление донести до слушателей страсть, которую он испытывал к Антарктике, и добиться, чтобы они увидели, пусть только в воображении, красоты, виденные им.
Выслушав рассказ, дети наградили Шейми шумными аплодисментами. Он улыбался, видя их сияющие лица, полные энтузиазма и возбуждения. Вопросы так и сыпались на него, и он, как мог, старался ответить на каждый. А потом часы вдруг пробили четыре. Настало время идти домой. Дети благодарили Шейми и просили прийти снова. Он обещал, что придет. Дети уже собрались покинуть ризницу, когда к ним обратилась Дженни:
– Задержитесь еще ненадолго. Мистер Финнеган кое о чем умолчал. Знаете ли вы, где он родился?
Все дружно замотали головами.
– Попробуйте угадать.
– В Букингемском дворце!
– В Блэкпуле!
– В «Хэрродсе»!
– Он родился в Восточном Лондоне, – прекратила их угадывания Дженни. – Как и вы. В детстве он жил с сестрой и братом в Уайтчепеле.
Послышались недоверчивые возгласы, начались переглядывания и застенчивые улыбки – свидетельства робкой, тайной надежды, появившейся в каждом детском сердце.
– Я очень перед вами виновата, мистер Финнеган, – сказала Дженни, когда дети ушли. – Я не собиралась подбивать вас на выступление. Я даже не знала, с какой целью вы приехали. Честное слово, я подумала, что для беседы с детьми.
– Прошу вас, не надо извинений. Мне это понравилось. Всерьез.
– Тогда большое вам спасибо. Это было так любезно с вашей стороны.
– Ничего особенного я не сделал, мисс Уилкотт. Надеюсь, немного развлек ваших сорванцов.
– Вы подарили им больше чем развлечение, – с неожиданным упрямством возразила Дженни. – Вы подарили им надежду. Жизнь каждого из них очень тяжела, мистер Финнеган. Очень. Каждый голос, который они слышат: голос усталой матери, пьяного отца, алчного хозяина, – говорит им, что все светлое и яркое в этом мире для других, а не для них. Сегодня вы заглушили те голоса. Пусть всего на несколько часов, но заглушили. – Дженни отвернулась, словно устыдившись прорвавшихся эмоций, и принялась ворошить угли в плите. – Даже не знаю, зачем я топлю ее. Плита совершенно никудышная. Тепла почти не дает. Но в ризнице есть хотя бы она. А в классной комнате нам вообще нечем обогреваться.
– Сегодня суббота, мисс Уилкотт.
– Да, – ответила Джейн, сгребая кочергой угли.
– Вы проводите занятия по субботам?
– Разумеется. Единственный день, когда я могу убедить родителей отправить детей ко мне. На большинстве фабрик и складов суббота – сокращенный рабочий день. После полудня дети свободны, и они приходят сюда.
– А разве они не ходят в обычные школы?
– Теоретически – да, – сказала Дженни, закрывая дверцу плиты.
– Теоретически?
– Их семьям надо что-то есть, мистер Финнеган. Платить за жилье, за уголь. Фабрики нанимают детей на сдельную работу. Они набивают соломой матрасы. Моют полы. – Она криво улыбнулась. – Если математическим уравнениям или сочинению о поэзии Теннисона противопоставить фунт колбасы, купленной на детское жалованье, колбаса всегда выигрывает.