Дикари не выбирают принцесс - стр. 14
Папа, на удивление, легко согласился с тем, что мое присутствие на приеме в посольстве не обязательно. Подмигнул, пока мама трогала мой лоб, проверяя температуру.
– Мам, просто устала, – успокаиваю ее я, но она все равно отдает распоряжения Алевтине что дать мне из лекарств, кому позвонить, если температура все же поднимется, а потом, взяв меня за ладони просит не засиживаться и лечь в постель сразу же. – Хорошо, мамуль. Передай мои самые искренние извинения Гордеевым.
– Лиза, какие могут быть извинения? О чем ты? Дима за тебя заступился, как любой порядочный молодой человек, а пара синяков – пустяки, – маме уже видимо рассказали «геройскую» версию моего спасения, и я согласно киваю. – Ты ему хотя бы звонила сегодня?
– Съездила.
– Умница. А теперь ложись и отдыхай. Нас не жди.
Целую ее, потом отца, улыбающегося одними уголками губ. Маленькая тайна моего возвращения для мамы так и осталась не озвученной. Андрей напрямую подчиняется отцу и ничего никому без его согласия не расскажет, Алечка всегда во мне души не чаяла и закрывала глаза на «маленькие шалости», а папа… Уже у дверей оборачивается и прикладывает палец к губам. Люблю его до ужаса.
– Алечка, ты меня покормишь? – спрашиваю повеселевшим, невяжущимся с усталостью голосом и иду на кухню, увлекая женщину за собой.
Не люблю есть в столовой в одиночестве. Аля, оказавшись в ней, превращается в тень, а мне хочется с ней поболтать, и на кухне это делать гораздо приятнее. Плюхаюсь на стул, втягивая носом витающие в воздухе ароматы, от которых начинают течь слюнки. Аля божественно готовит, а на ее пироги и окрошку отец всегда приглашает своих самых близких друзей. Что говорить, если Жан-Поль попробовав холодный летний суп, неделю пытался уговорить отца отпустить Алю с ним.
– Михаил Васильевич просил тебя порадовать, – улыбается она, доставая из холодильника супник, наполняет мою тарелку и отрезает толстый ломоть ржаного хлеба.
Наедине мы словно бабушка и внучка. Своих я не помню, видела только в фотоальбоме, а Аля с самого детства возится со мной, как с родной. Лишь при посторонних обращается по имени и отчеству. Ем, мыча с набитым ртом, что вкусно, она смеется, подкладывает еще, достает из духовки противень с плюшками, одну перекладывает на тарелочку и ставит чайник на плиту. Ну бабушка, одним словом. Любящая и балующая пока никто не видит.
– Лиз, что с вещами-то вашими делать? Выкинуть жалко – новые ведь совсем. Раз надели всего. Может их в приют отдать или театр тот же? Хоть какая-то польза.
– Угу, – киваю я. – Как хочешь, так и делай. Мне они ни к чему.
– Ох, Лизка, выпороть бы тебя за вчерашнее, да рука не поднимается.
– Это не педагогично, Аль! С детьми нужно разговаривать, находить точки соприкосновения и показывать правильное поведение личным примером, во! – многозначительно воздеваю палец вверх и смеюсь.
– Вот ты батюшку-то своего мне не цитируй! Наслушалась уже. От ремня по заднице еще никто не умирал, а наперед наука будет. С соприкосновением, – она качает головой, опускается на стул и смотрит осуждающе.
– Алечка, я тебя очень прошу, не надо на меня так смотреть. Я была против этих клубов. Если бы не Сабришка со своими тараканами, ничего бы такого не случилось.
– А ты на нее не перекладывай. У самой голова на плечах есть. Сабрину твою родители распустили так, что смотреть страшно. Не девушка, а взрыв на лакокрасочном заводе. Сама дурная и тебя за собой тащит. Где это видано в радугу волосы красить? Взрослая девка уже, а все детство в заднице играет, – отмахивается на мою попытку защитить. – И слушать не хочу ничего. Хорошо хоть Оленька тебя не увидела… Ужас! Кондрашку бы точно получила… Тьфу на тебя! – в сердцах брякает кружкой о блюдце и поворачивает голову, чтобы не видеть меня поганку.