Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - стр. 24

Знание о неотъемлемой восприимчивости Евы – иными словами, о ее таланте «бить тревогу», – это, помимо прочего, ключ к пониманию ее главного греховного соблазна, который принимает облик горделивой мысли: «Я могу заключить даже змея – неизменно ядовитую фальшь – в свои распростертые объятия; я могу принять в себя плод, предложенный змеем, власть над добром и злом, и, сделав так, стать самим Богом. Так я прославлю себя, так эта высшая добродетель окажется в центре мира». Это равноценно настойчивым требованиям признать способность к эмпатии, толерантности и инклюзивности, столь свойственную женщинам, основой морального порядка как такового (иными словами, отождествить добро и благо лишь с тем, чем является мать для младенца) и одновременно провозгласить, что такое сострадание, и исключительно оно, может стать настоящим критерием нравственного превосходства женщин. Это выход за допустимые пределы, это неверная оценка своих сил, это форма обманчивой и дерзкой надменности, и это проявление духа, который вечно стремится узурпировать власть и для которого как нельзя кстати подходит образ змея-искусителя.

Адам не лучше. Он способен упорядочивать мир, но при этом есть риск, что он, не имея на то оснований, начнет притязать на опыт и таланты, которыми на самом деле не обладает, и, скорее всего, сделает это с целью впечатлить вечную женственность. Это хвастливый нарциссизм, знак ложной мужественности, нашедший выражение, скажем, в образе Гастона в диснеевской «Красавице и чудовище» или, что намного серьезнее, в «темной триаде» – вернее, даже «темной тетраде» – патологических черт личности. Точно так же, высокомерно, самодовольно, возвеличивает себя и Адам – в сущности, узурпатор, уверяющий в том, что он, независимо от непомерности запросов, может перестроить мир, вобрав в себя и змея, и его плод с такой же легкостью, как Ева. Его этос можно было бы выразить так: «Я предложу все, что впечатлит женщину, – даже если мне это не по силам, даже если это потребует узурпации, даже если это нарушит имплицитный моральный порядок, установленный Богом». Ева, в эгоистичной демонстрации сострадания и заботы, горделиво пытается объять необъятное и принять в себя слишком много, а Адам терпит фиаско в попытке впечатлить спутницу, настаивая на том, что может исполнить любую ее просьбу, желание или требование. Таким двойственным образом вечный отец и вечная мать человечества становятся жертвой смертного греха гордыни и ускоряют грехопадение.

И мужчина, и женщина воплощают в себе Логос, по крайней мере в потенциале. Модель бытия, которой следовало бы стать характерной для каждого индивида – это отражение и подражание (и ни в коем случае не жалкое подобие) действительности, в высшей степени священной. Именно на этом предположении, или, вернее сказать, на этом убеждении, истинность которого очевидна (как и его огромная, но до сих пор не осознанная важность), – покоится, как на фундаменте, достоинство мужчины и женщины, которым они наделены по сути своей и которое находится вне сферы действия всех правил и законов, предписанных со стороны «я», власти, государства и природы. Эта предпосылка лежит в основе представления о трансцендентной ценности индивида; а кроме того, на ней построено все здание прав и обязанностей, характерное для высокоразвитых и свободных обществ Запада, в той мере, в какой каждое из них по-настоящему функционально и свободно. Именно вокруг этого вонзенного в землю флагштока – столпа традиции – собираются, чувствуя безопасность и надежду, все свободные люди, каждая семья, каждый город и государство, объединившись в намерениях, цели и действии. Возможно, правда в том, что в основании или в центре как самого мира, так и всего, что мы воспринимаем, должна находиться одна главная аксиома, одно несомненное и главное утверждение веры, одно притязание, неподвластное влиянию неотложных проблем, – и даже одно свершившееся чудо, – поскольку между нашим знанием, неизменно искаженным и неполным, и миром бесконечной тайны должно присутствовать хотя бы одно промежуточное звено. А может быть, это верно, поскольку нам необходимо скрыть от себя самих мысль о нашем громадном неведении, укрыть ее пеленой молчания, чтобы нескончаемые сомнения не превратили наш путь в регресс. Возможно, нам требуется некий ящик, который мы неизменно несем с собою и который никогда нельзя открывать, чтобы Пандора – олицетворение нашего любопытства – не подорвала наши опоры и не отправила нас в вечное падение.