Дежавю. День второй - стр. 5

– А вдруг эта книга – та самая? – произнесла девушка, понизив голос в тон дождю.

– Та самая и есть…

– Нет, вы не поняли. Не такая же, а та самая, которую вы держали в руках в букинистическом магазине.

– Может быть. Чем чёрт не шутит…

– Чёрт не шутит, – как-то чересчур серьёзно заметила Аделаида, пытаясь рассмотреть в запотевшем пластике своё отражение: её беспокоили намокшие и обвисшие волосы.

Влюблённая пара тем временем целовалась, остановившись прямо против остановки, между двух потоков, хлещущих из водосточных труб. Дождь казался теплее, чем утренний воздух, и стоять под ним было почти так же безопасно, как под душем.

– О чём же книга?

Мальчик ещё раз обошёл вокруг ярко освещённого киоска, словно не доверяя собственным глазам: увы, но их нигде не было. Обсаженная с трёх сторон кустарником и стрижеными тополями площадь перед Торговым центром словно вымерла, а само здание набычилось тёмной двухэтажной громадой, и лишь в том конце, где стоял бело-голубой киоск, светились окна почтового отделения с нарисованными на них белой краской телефонным аппаратом и силуэтом самолёта на фоне стилизованного Земного шара. Моросивший весь день дождь с уходом солнца обратился в невидимый глазом мелкий снежок, сеявшийся из бурой, словно налитой загустевшей кровью, тучи, чрез которую местами проступало чёрными полыньями ночное небо. Это был первый сносный снегопад с начала зимы. И первая ростепель. Зима стояла суровая и скупая, похожая на мумифицированную старуху со второго этажа, ходившую всё лето в чёрном каракулевом пальто и чёрных очках.

Тонкая медная змейка скользнула мальчику за ворот. Поёжившись, он привстал на носки и ткнулся своим нестандартным с точки зрения классической анатомии носом в холодное стекло. Белое облачко конденсированной влаги всплыло перед его взором и тут же осело.

Увы, но на витрине их тоже не было. Чтобы знать наверняка стоило, конечно, спросить у продавщицы, но мальчика одолевало смущение. Он уже спрашивал вчера. И позавчера. И позапозавчера. И… стоило ли спрашивать ещё раз о том, что очевидно?

Последний раз он видел их рядом с «тонкими» журналами, вроде «Работницы», «Огонька», «За рулём» и т.п., которые крепили к натянутой горизонтально леске обычными бельевыми прищепками. Впрочем, они могли оказаться и внизу – там, где под сухими журнальными гроздьями пенились пахнущие типографской краской и новизной пологие волны газет. Отец мальчика признавал лишь две газеты в мире – профсоюзный «Труд» и местный «Ленинский путь». Оба издания внимательнейшим образом просматривались сразу после работы за ужином; особенно тщательно изучалась телепрограмма, в которой аккуратными кружочками отмечалось то, что следовало непременно посмотреть.

Специально для мальчика выписывали «Пионерскую правду», в которой из номера в номер печаталась новая фантастическая повесть – ради повести и выписывали. Что касается журналов, то их было не слишком много: «Весёлые картинки» и «Барвинок» из раннего детства последовательно сменили «Мурзилка», «Костёр», «Пионер» и, наконец, «Уральский следопыт»; мама время от времени выписывала для себя «Работницу», а отец – «Науку и жизнь». «Толстых» литературных журналов у них в доме отродясь не водилось. Мальчик видел их только здесь, в киоске, где эти адепты художественного слова в своих вызывающе старомодных обложках ютились на дальней полке в одной компании с уценёнными томиками русских классиков. Впрочем, иногда их выставляли на самое видное место – слева, где обычно пылились всевозможные небесполезные мелочи вроде прошлогодних отрывных календарей, засохшего силикатного клея, «одеревеневших» ластиков, которые следовало вымачивать в керосине, не втыкающихся канцелярских кнопок и не пишущих стержней для авторучек. Там же иногда оказывался небольшой кляссер с почтовыми марками.