Девятый круг - стр. 39

Добравшись до конца рекреации, он приостановился отдышаться, надсадно работая грудью так, что внутри, казалось, стрекочут дробинки, как в баллончике со спреем. Силы были на исходе, и он уже подумывал опереться для отдыха о стену. Но все же превозмог усталость и боль и двинулся дальше, свернув за угол и прохромав мимо еще четырех дверей, пока не поравнялся с ее палатой.

Она лежала навзничь, распростертая на кровати изломанным, поруганным ангелом. Когда-то была смазлива, а теперь вот фантасмагория из рубцовой ткани, заплат пересаженной кожи, швов и трубок. Последняя операция была неделю назад – задержка, вставшая в уйму драгоценного времени.

Он проковылял внутрь, добрался до стула и рухнул на него с выдохом облегчения, хотя нервы при этом дружно возопили.

– Эй, – прошелестел он, – как дела?

Щелка ее уцелевшего глаза приоткрылась.

– Морда. Ты?

Он приложил скрюченную ладонь к дырке, где когда-то было ухо, и просипел:

– Громче.

– Морда, ты? – повторила она чуть громче.

– Я. Каждый восход для меня как дар небес. Осталось терпеть еще два дня?

– Да.

– Ты уверена?

– Уверена. Если твоя жирная жопень не слопает все наши таблетки.

Жирная жопень – это она о прошлом. Теперь жира не осталось. Жир имеется, когда можешь есть твердую пищу.

– Ну, два так два, – кивнул он сам себе. – И делаем отсюда ноги.

Последние полгода они вдвоем скапливали медикаменты. Скоро их будет достаточно, чтобы продержаться пару недель, прежде чем возникнет нужда в подпитке.

Этих двух недель на осуществление задуманного должно хватить с лихвой.

– Ты боишься? – спросила она.

– Уйти? Или выполнить то, что задумали?

– И то, и это.

– Вот уж нет. Я только этим и живу.

– Я тоже.

Он поднялся и, переждав, когда боль слегка уймется, заковылял к двери.

– Всего два дня, Дональдсон.

– Два, Люси. И выходим за этой сукой.

Остатки его лица сложились в мертвенный оскал.

Джек Дэниэлс, а вот и мы по твою душу…

Заслышав наконец стук в дверь, Люси чутко открыла свой единственный глаз и села на кровати. Несколько мелких вдохов в ожидании, что головокружение уймется, оказались напрасны. Легкая дурнота в голове никуда не делась – видимо, из-за кодеиновых нашлепок, сразу трех. Не иначе. Такая доза способна оглушить и изрядных размеров собаку. Ну а Люси, для которой обезболивающее важнее кислорода, от нее лишь чуток штормило. Обычно она обходилась двумя пластырями. Боль они не купировали (ее не брало ничто), но по крайней мере, с ними можно было думать не только о ней, получалось заснуть, а иногда и видеть сны. Сегодня ночью пластырей было три, потому что наконец-то, после трех лет, она собиралась выбраться наружу. А это означало движение, ходьбу. Скинув с края кровати худющие как спички ноги, Люси подошвами ощутила холодный линолеум.

Он постучал снова, нетерпеливый засранец. Можно подумать, она сейчас птахой спорхнет с койки и подлетит к двери. Ведь знает же, сволочь, что для нее это работа.

Медленная, мучительная.

Тяжелей всего были первые два шага (кто-то словно вгонял в ноги раскаленные спицы), но с пятым-шестым она уже приноровилась одолевать шквалистое море боли. Валкими, медлительными шагами одолев пространство комнаты, она приблизилась к двери.

Единственный свет исходил от уличного фонаря за окном; ущербно сеясь через стекло, он толстыми черными полосами прокладывал по полу тени от прутьев решетки.