Девятый час - стр. 26
Она думала о Джиме и о том, от чего он отказался.
Тихая общая комната монастыря, где все словно застыло под звуки дождя, окрасилась оттенками сепии – причиной тому был час суток, погода, коричневый бархат диванной обивки и темные стенные панели. На кухне миссис Одетт что-то тихо бормотала. Запах корицы и яблок смешивался с монастырским ароматом ладана и старой древесины. С улицы доносился гул машин, приглушенный дождем.
Потом раздался внезапный звук. Он был столь же неожиданным, как удар птицы об оконное стекло. И, подняв глаза, сестра Жанна вдруг увидела самого Джима – облаченный в коричневый костюм, он наблюдал за ней из полутемной прихожей. Она помнила этот костюм. Она много раз провела по нему жесткой одежной щеткой, смахнула с плеча пушинку, прежде чем отнести в похоронное бюро мистера Шина. И мужчину она тоже узнала. Узнала упрямое, торжественное, безжизненное лицо. Оно так и оставалось безжизненным.
К тому времени за плечами сестры Жанны было уже немало бдений подле покойников. Она распознала животный запах, затопивший сейчас комнату.
А потом, не успела сестра Жанна поднять руку к сердцу, не успела решить, заслонить собой дитя или показать девочку ему – возможно, в утешение, – как у входной двери послышалось ворчание чем-то недовольной сестры Люси и негромкие терпеливые ответы сестры Юджинии. Последовал еще один глухой удар – вероятно, сестра Люси задела мыском ботинка порог. Дверь открылась, впуская в безупречную прихожую голубовато-серый предвечерний свет и шум дождя. Монахини вошли, засуетились, стряхивая зонты и накидки, не переставая препираться. Встав, сестра Жанна сделала к ним несколько нетвердых шагов, одной рукой указывая на спящего ребенка, а другую поднеся к губам. Она заметила, что пальцы у нее дрожат.
Жест вызвал краткую паузу в неведомом споре монахинь, и сестра Юджиния воспользовалась ей, чтобы выхватить из рук сестры Люси черный саквояж. Качая головой, она ушла куда-то по коридору, бормоча имя доктора Хэннигана. Сестра Люси спрятала освободившуюся руку под влажную накидку и, вскинув бровь, посмотрела на сестру Жанну – все в монастыре знали это выражение, которое говорило: я умнее всех вас. Я лучшей породы. Оно говорило: вы, женщины, и есть мое чистилище. Оно говорило: я все стерплю, но не ради вас.
Все в монастыре знали, что сестра Люси предпочла бы созерцательную жизнь в затворничестве. Предпочла бы общение с одним только Богом.
Сестра Люси перевела нетерпеливый взгляд на ребенка на диване на сестру Жанну.
– Ее мать пошла домой? – строго спросила она.
– Не домой, – ответила сестра Жанна. – Просто по магазинам. Глотнуть свежего воздуха.
Сестра Люси не подала виду, что вспомнила, как сама это говорила. Ее глаза, что было для нее обычно, метались вместе с ее мыслями.
– Она слишком много времени здесь проводит, – внезапно произнесла она.
– Энни? – уточнила сестра Жанна.
Сестра Люси встряхнула головой так, что затряслись обвислые щеки.
– Нет, конечно, нет. Я имею в виду ребенка. – Ее взгляд снова куда-то скользнул. – Монастырское дитя – не то же самое, что монастырская кошка. Девочка – не домашнее животное. – Она устремила взгляд на сестру Жанну. – Ей нужен настоящий дом.
Сестра Жанна дрожала, еще не отойдя от увиденного. От того, что себе навоображала. От того, что вызвала. В горле у нее засела горечь – не столько страха, сколько от безнадежности, поражения.