Девять изб - стр. 8
– Кто – «они»? – Михаил не успел себя остановить, и вопрос прозвучал почти слишком прямо.
Мальчик чуть прищурился, как делают старики, когда хотят взвесить слова собеседника.
– Те, что остались, – сказал он наконец, как будто отрезал кусок ткани, – они и держат. – И, не объясняя, пошёл вдоль вала, легко и быстро, ступая по траве, которая под его ногами ни разу не скрипнула.
Михаил остался на месте. Его ладонь всё ещё лежала на глине, и теперь он был уверен – вал действительно тёплый. Не просто нагрет солнцем, а дышит теплом, которое идёт изнутри, как идёт из печи даже тогда, когда огонь давно погас. И в этой живой теплоте было что-то тревожное, она не отпускала, не давала отнять руку, словно спрашивала – «насколько всерьёз ты пришёл?»
Он выпрямился и медленно обошёл небольшой участок вала, разглядывая его с разных сторон. На склоне, который смотрел к дороге, трава была гуще, на обратном, обращённом к центру кольца, виднелись странные узоры – то ли старые подмывы дождём, то ли чьи-то нарочно оставленные линии. Они напоминали обрывки рисунков: круги, ломаные линии, что-то вроде солнечных знаков. Михаил достал блокнот, сделал пару набросков, но тут же поймал себя на том, что рука рисует слишком медленно, будто само место не хочет, чтобы его зафиксировали на бумаге.
Он поднял глаза и огляделся, вал был высоким, метра три в высоту, и уходил кольцом туда, где его перекрывали кроны деревьев. Михаил подумал, что, будь у него вертолёт, он бы увидел идеальный круг, но отсюда этот круг ощущался как замкнутая, упругая петля, в которой нет ни начала, ни конца. И тут его словно ударила мысль: что если этот вал не просто ограждает, а действительно «держит»? Держит не дома, не землю, а то, что живёт внутри.
Он медленно вдохнул запахи, теперь в них добавилось что-то ещё, тонкое, как сухой шёпот бумаги. Аромат был едва уловим, но пронзительно острый, и Михаил не мог понять, то ли это цветы, то ли… волосы. Сухие, старые, забытые волосы, которые хранили в себе тепло тела, но давно уже не были частью человека.
– Это вал, – сказал он вслух, больше себе, чем кому-то, но в этом слове почувствовал странную тяжесть. – Или крышка.
Слово «крышка» повисло в воздухе, и от него стало прохладно, будто тень от облака скользнула по траве. Михаил знал, что дальше придётся подходить ближе, но что-то в нём – то ли осторожность, то ли старый инстинкт предложило пока обойти вал по периметру, прислушаться, принюхаться, запомнить каждый его изгиб.
Он сделал первый шаг вдоль пологого склона, и трава под ногами зашуршала тихо, как если бы чьи-то косы, сплетённые в толстую прядь, коснулись его щиколотки.
Вал шёл вдоль тропы, тяжёлый, как застывшая волна, и каждый шаг вдоль него напоминал Михаилу движение по ребру чьей-то спины, где позвонки – это едва заметные бугры, скрытые под слоем травы. Он чувствовал, что форма этого холма не случайна, её когда-то лепили с намерением, с рукой, знавшей не чертёж, а живую анатомию земли. Глина, покрытая полынью и зверобоем, держалась не просто как почва, она была плотной, спрессованной, как будто её поднимали из глубины и укладывали обратно, слой за слоем, в ритуальной последовательности.
Чем дальше он шёл, тем сильнее ощущал – вал живёт. Это не было мистическим озарением или фантазией уставшего ума, дыхание вала чувствовалось почти физически, едва заметное колебание под ногами, словно где-то глубоко внизу перекатывалось тепло. Михаил машинально замедлил шаг, прислушался. Никаких звуков: ни птиц, ни насекомых, только густая неподвижность воздуха, в котором каждая травинка стояла на своём месте, как страж.