Девушка жимолости - стр. 4

Собачонка меня поразила. Отец всю жизнь был заядлым лабрадорщиком: сколько себя помню, у нас были псы шоколадной масти, все по кличке Глупыш. До сих пор перед глазами маячила картина годичной давности: отец стоит на крыльце и смотрит, как я уезжаю. Он так и не обнял меня на прощание, рассеянно водя рукой по макушке последнего Глупыша.

Собачонка стала для меня тревожным сигналом.

Я присела на корточки перед креслом: отец смотрел на меня сверху вниз, глаза его были пусты и безучастны, губы дрожали, я приготовилась улыбнуться. Шавка тоже уставилась на меня глазами навыкате, которые почему-то наводили на мысль о Молли Роб.

– Пап.

В его лице ничего не изменилось.

Я положила руку ему на колено. Собачонка зарычала.

– Я вернулась, – сказала я.

Он ничего не ответил, однако и не отвел взгляда, поэтому я продолжила:

– Я так рада, что вижу тебя.

Зрачки сузились, в глазах блеснуло узнавание.

– Алтея. – Он произнес мое имя наспех, как будто оно было противным на вкус и он хотел поскорее его выплюнуть.

– Все правильно, – бодрым голосом подтвердила я. Гладя отца по колену, я заставляла себя смотреть на него, а не на кончики собственных пальцев – не оставляют ли они золотой пыльцы на его брюках?

– Убирайся вон, – сказал он.

Мое сердце сжалось, я схватила ртом воздух. Заглянула ему в глаза, чтобы поймать его взгляд, через силу улыбалась, пытаясь напомнить ему, кто я. Я ведь твоя дочь, я – Алтея. Я не Трикс. Я – не моя мать…

– Убирайся, – повторил он, настолько тихо, что я едва расслышала.

Я качнулась на каблуках, опустив голову и напоминая себе, что он уже говорил мне это, и не единожды, прежде чем отправил меня собирать вещи. Он болен – и не помнит всех наших разговоров, не знает, что я прошла через все, что обещала ему. Не помнит, как давал мне слово, что я могу вернуться и оставаться в его доме столько, сколько понадобится, пока не найду работу и не скоплю немного денег. Я сделала еще один глубокий вдох и напомнила себе, что сидящий передо мной человек не в полном смысле слова мой отец.

– Папа, я вернулась. – Я не добавила «из наркоклиники»: если он забыл, так и незачем напоминать. Снова улыбнулась: – У меня все хорошо, правда хорошо.

– Сегодня твой день рождения? – спросил он.

– Нет, это вечеринка в твою честь.

– Тебе уже тридцать.

Я помотала головой, все еще пытаясь улыбаться. Это становилось все труднее. Слезы, которым я не давала волю в реабилитационном центре, грозили вырваться наружу.

– Мне будет тридцать через пару недель. Тридцатого сентября. Помнишь? Тридцать тридцатого?

От этих слов холодок пробежал по спине. Несмотря на то что все психологи и психиатры уверяли меня, что мать была больна и не имела права так пугать пятилетнего ребенка, я и двадцать пять лет спустя помнила все, что она сказала мне в ночь своего юбилея, в ту ночь, когда ей исполнилось тридцать и я в последний раз видела ее живой.

– Дождись ее, дождись девушки-жимолостницы. Думаю, она найдет тебя. А если нет, найди ее сама.

Отец скинул мою руку с колена и вжался в спинку кресла:

– Убирайся!

А собачонка дважды гавкнула на меня, коротко и пронзительно. Мерзкая шавка. Хотелось швырнуть ее через всю комнату. Отец смотрел сквозь меня, одной рукой отчаянно отмахиваясь:

– Уберите ее от меня! Уберите от меня эту сумасшедшую суку!