Девушка по имени Москва - стр. 21

– Тоже неплохо. Союз – как много в этом слове врагов. Вроде светлое такое слово, а не успеешь произнести, как уже со всех сторон окружили враги.

– Опять твои филологические кошмары.

Через несколько мгновений он уже бежал от них по беговой дорожке. Самое грустное в этом беге – что никто никогда не бежит навстречу, все бегут в одном направлении, никто никого не обгоняет. Без соревновательного эффекта долго невозможно. Скоро он остановил дорожку, парк, деревья, их рост, обычно он добегал от весны до осени, но сегодня деревья так и остались зелеными, что-то не бежалось. Накинул на шею полотенце и пошел в душ. Тот встретил его прохладно. Смеситель противно затрещал на своем. Пришлось договариваться, покрутив кран горячей воды.

На это ушло несколько секунд – целая вечность, если измерять в мгновениях. В каждой секунде их ровно 17. Мгновения были открыты давно, гораздо раньше нейтрино, но как мера измерения времени никогда не учитывались. Работала, как и раньше, величиной абстрактной. В которой можно было долго измерять счастье. А зря. Ведь в каждом из мгновений своя пора. «Пора!» Он закрыл кран и, накинув на себя полотенце, вышел на другой балкон, который по размерам напоминал небольшой полуостров. Внизу пруд. Чем больше он кормил, тем явственнее пруд стал походить на водохранилище, яства сыпались прямо из рук. Обычный батон вдруг стал для кого-то яством. Ажиотаж – вот что он делал с мировоззрением. Совсем скоро водохранилище открылось морем. Здесь Кирилл любил кормить уток, создавая ажиотаж для всех остальных.

– Уток нельзя кормить хлебом. У них потом крылья секутся. Теряют летательные функции, – как и всякий заместитель, подкрался незаметно сзади Мефодий.

Внизу к балкону начали подтягиваться суда, сначала это были катера и яхты, потом начал подходить флот: фрегаты, эсминцы и крейсеры, и, наконец, словно киты, поднялись из морской пучины подводные лодки.

– Что за дурацкая привычка – появляться в самый разгар созерцания, – чуть не выронил из рук батон Кирилл.

– Созерцания – от слова «озерцо»? – постарался Мефодий, давая понять Кириллу, что тоже обладает филологическим вкусом. – Хватит скромничать, это давно уже море. А крылья действительно секутся.

– Так вот почему люди не умеют летать – слишком много хлеба, – продолжал сыпать мякиш в воду Кирилл.

– Возможно, поэтому ангелы не едят хлеб.

– А чем же они живут? С виду упитанные такие.

– А ты чем живешь? Святым духом, поэтому, в отличие от птиц, летают, но не гадят.

– Ангел по определению не может, не может быть гадом. Ты находишь связь между гад и гадить?

– Мне кажется – прямая, – не раздумывая, ответил Мефодий.

– Кишка.

– Грубо, очень грубо.

– Ну, давай образно. А ты же не можешь образно, кишка тонка, – отомстил за нарушение покоя Кирилл.

– Трубопровод, – вывернулся Мефодий.

– Трубопровод не кишка, а горло. Союзники опять пытаются наступить нам на него. Извини, я, конечно, перебрал про образы.

– Не извиняйся. Это не красит адмиралов. Надеешься, что «Мистрали» все-таки подойдут?

– Ах ты, шельма, умеешь задеть за больное. – Кириллу расхотелось кормить уток. – Нет, я дальше смотрю, много дальше, – указал он взглядом вдаль.

Там на горизонте вместе с кораблями, крейсерами и подлодками за хлебом потянулась и суша.

– А ты, я смотрю, любишь кормить. Куда ни глянь, везде твои щедрые руки.