Девочка в красном пальто - стр. 10

По папиному крику я не скучаю, но мне страшно не хватает его рокочущего голоса. А мама считает – мы теперь сами себе хозяева и можем творить все, что заблагорассудится. Она говорит: «Можем беситься, сколько душе угодно». Иногда мы танцуем на кухне вокруг старого деревянного стола. Включаем радио на полную катушку, а вместо микрофонов у нас поварешки.

Я прислушиваюсь изо всех сил, как делала, когда мама с папой ругались. Вытягиваю уши, как будто целиком превращаюсь в них, и тогда они улавливают самый тихий звук. Я представляю, как мама сидит на первом этаже под моей кроватью и пьет свой утренний чай. Мне становится смешно – я лежу тут у себя наверху и в то же время прекрасно вижу у себя в голове маму и что она делает там внизу, а она об этом даже не догадывается.

Я поднимаю глаза и вижу пчелу на верхушке оконной рамы. Она почему-то не жужжит, а зудит. Я сажусь на коленки. Это самая большая пчела, которую я встречала, и у нее на мохнатом тельце белые крапинки – как бывает седина у стариков. Мама в таких случаях говорит: «Он вступил в зимнюю пору своей жизни». Каждый раз, когда пчела ударяется о стекло, зуденье становится громче, как будто она сердится. Она ничего не знает про существование стекла, она просто не понимает, почему ей не удается вырваться на свободу, в сад. Осторожно-преосторожно – я знаю, что пчела может ужалить, а жало у нее как ядовитый дротик, – открываю окно. Пчела еще разок ударяется о стекло и вылетает. Сначала мне показалось, что сейчас она упадет на землю и разобьется, но она набрала высоту и полетела над яблоневым деревом.

Я надеваю легинсы и мою любимую красно-малиновую полосатую футболку, она такая мягкая, и коже от нее приятно, а еще у нее длинные рукава, и я могу весь день любоваться этими полосками. Перед тем как спуститься вниз, я хочу нарисовать картинку про фестиваль сказок и историй. Беру лист бумаги и рисую карандашом мужчину, он сидит. На носу у него очки. Чтобы показать, что он рассказывает историю, я рисую слова, которые словно выплывают у него изо рта. У его ног я рисую кролика, тот даже рот открыл – так заслушался.

Снизу из кухни пахнет тостами, на маме джинсы и блузка в цветочек. Мама как-то сказала, что блузки в цветочек для нее «высший шик», точнее – «от-кутюр». Я попросила ее написать эти слова на бумажке, чтобы выучить и расширить свой словарный запас.

– Так мы едем? – на всякий случай уточняю я, потому что ни в чем нельзя быть уверенной до конца.

Мама оборачивается и улыбается:

– Да, Кармел, едем!

В тот день мы поехали на поезде. Мне хотелось, чтобы этот день стал для Кармел особенным, а поездка на поезде вместо обычного автобуса – это как-никак развлечение.

В ту пору у нее были любимые вещи и «пунктики», как у каждого ребенка. Привязанности внезапно возникали и быстро проходили, но пристрастие к красному цвету было на редкость устойчивым. Я купила ей красное шерстяное пальто, она его носила, не снимая. Она спросила, можно ли, когда мы будем покупать ей туфли, купить красные, мы видели такие в витрине «Кларке». Каждый раз, приезжая в город, мы специально проходили мимо магазина убедиться, что туфли на месте. На мою зарплату особо не разгуляешься, но я прикинула, что смогу купить эти туфли на Пасху, к выходу в школу после праздников, и молила Бога о том, чтобы их не продали раньше. Совершенно мистическим образом эти туфли каждый раз встречали нас на прежнем месте – на обитой зеленым сукном полке, словно две большие божьи коровки, хотя весь остальной ассортимент постоянно менялся. В то утро, когда она надевала свое красное пальто, я приняла решение: