Девочка-беда для Казановы - стр. 29

— Зайдешь ко мне, как освободишься, — вкрадчивым тоном промолвил отец, а после скрылся из поля зрения.

Я же в свою очередь направился в комнату.

— Сынок! Сыночек! — бормотала маман, между тем помогая мне раскладывать вещи. — Ты на папу не обижайся, он любит, — запнулась, и опустив глаза в подол прошептала, — тебя.

Её слова заставили меня фыркнуть. Любовь для него так же чужда, как для меня политика.

— Ага, как же!

— Папа просто очень переживает, — продолжила, не обращая внимания на мое саркастическое замечание.

— Он переживает за свою репутацию, а не за меня, — хмуро поправил ее.

— Он не хочет, чтобы у тебя были неприятности, — повернувшись произнесла, а после положила свою ладонь на мою руку, поглаживая её успокаивающими движениями.

Я долю секунды позволил себе насладиться моментом. Воспоминания с дикой скоростью пронеслись перед моими глазами. Прежде мама часто клала свою хрупкую ладошку на мою и гладила, тихо напевая. Это всегда помогало, однако сейчас это приносило одну боль.

Я вырвал свою руку, а затем сквозь зубы изрек:

— Я хочу побыть один.

Мама поджала дрожащие губы, и, кивнув, ушла тихо закрыв двери. Ком встал в горле, а вещи, что лежали в сумках, остались напрочь забыты. Сквозь шум в ушах, я услышал смех. Девичий смех.

— Нет, Яшка, — хихикал кто-то.

Сперва думал, мне показалось, и я покачал головой, однако затем назойливое и весьма раздражающее хихиканье раздалось снова. Руки сжались в кулаки, а глаза прищурились.

— Ой, да что вы такое говорите, Цукер! — наигранно сказал голос.

Я метнулся к балкону, а затем, выглянув, лицезрел это недоразумение в трениках и растянутой футболке. Матильда, черт ее дери, сидела в своем белом кресле и счастливо улыбалась говорящему.
Её улыбка, будто соль, на мою рану. Вся такая беспечная, радостная. Видеть ее было выше моих сил, а слышать этот противный голос мне не хотелось и подавно.

Я громко хлопнул дверью, после чего направился в кабинет отца. Помнится, он горел желанием со мной побеседовать… Я сделал два вдоха, прежде чем получаться в кабинет, а затем услышав «входи», повернул ручку двери. Отец стоял около окна. В руке он держал стакан с коньяком, а лицо выражало озадаченный и вместе с тем задумчивый вид.

— Проходи, — сухо кинул, так и не повернувшись ко мне.

Стоило мне только плюхнуться в кожаное кресло, как папа заговорил…

— Скажешь прессе, что случайно увидел, как перевозили товар. Вот и невольно стал свидетелем. Тогда это сыграет нам на руку.

Безусловно, «нам» на руку это не сыграет, а только «ему», но я разумно промолчал. Впрочем, что мне остается?!

— Я был в отделе, — сквозь зубы прорычал отец, а затем одним махом осушил стакан. Поморщившись, он продолжил, — Калинин хочет свободы в обмен на свое молчание. Хочешь знать, почему только ты замешан в этом дерьме?

Теперь все вставало на свои места.

— Чтобы тебя можно было использовать. Потому что все знают, кто твой папаша, и что он сделает много ради того, чтобы вытащить твою задницу.

Слова звучали, как упрек. Всякий раз, стоило мне что-нибудь вытворить, как папа повторял одно и тоже, а именно как я всем ему обязан. Даже будучи ребенком в школе за мелкие пакости, которые к слову были не особо значимыми, я каждый гребаный раз слушал упреки. За двойки, за проигрыш команды в футболе, будто я один играл из всей команды.