Детство - стр. 41
Иван Ильич кипятку поставил да чай заварил. Попили с сахаром, что мне в тот раз разбойники знакомые с собой в карманы насували. Дяденька с нами одну чашку для вежества испил, ну и Понамарёнка расспросил заодно житье-бытье. Потом отошёл, значица, и мы уже вдвоем сидели, ну чисто взрослые из господ!
– Хорошо устроился-то, – Без зависти говорит Мишка, – никак враки всё, что на Хитровке пропащие совсем?
– Не врут, – Мотаю головой так, что мало не отрывается, – и ты сюда вдругорядь не ходи! Сейчас, перед летом, калуны[44] новых попрошаек себе набирают. Старые-то за зиму повымерзли. Могут и того…
– А вот и не боюся! – Хорохорится Пономарёнок.
– Я вот боюся! – Мишка затихает – понимает, что всё сурьёзно, – Хучь и боец кулачный, ан среди годков, взрослых-то не побью.
– А мастера свово? – Не удерживается дружок.
– Случайно! Пороть меня вздумал, а сам опосля пьянки жутчайшей. Ну а мне што? Уже тогда понимал, что не удержуся я у него, ну и отбивалси. Да и мастер такой злой был, что боялся – забьёт вусмерть! Как давай лягаться, не видя ничегошеньки! Ну и попал так вот, удачно.
– С единого удара свалил, ха!
– Удача, Миша, – Качаю головой.
– А… так он же в Пост Великий руки распускать вздумал, – Оживляется Пономарёнок, – и кругом неправ был. Боженька наказал!
– Не иначе. Да ты пей, пей чай-то! И сахар бери!
– А что там с энтими… калунами? – Мишка сёрбает чай по господски, с блюдечка, зажав кусочек сахара меж зубов.
– Новых набирают. Они обычно родителям денюжку за них платят, вроде как в энту… аренду берут, на год. Бывают, двух-трёх возьмут, да ни един года не переживает! Оно на холоду-то плясать перед господами, чтоб подавали больше, долго ли протянешь? А если без денюжек можно робёнка умыкнуть, то и тово, скрадут.
– А убежать?
– Куды? Ручки-ножки ломают, чтоб жалостливей выходило, а то и глазоньки выжигают.
– Жуть, – Ёжится дружок зябко, – А полицейские?
– Что полицейские? В доле они. Сбежишь коли, ещё и вернуть могут!
Рассказываю про Хитровку да как строился. Мишке всё любопытно, а то врак среди годков ходит немало.
– Хватит! Давай рассказывай, что там деется?
– У нас? – Пономарёнок задумывается, – С Дрыном всё то же самое… хотя погодь, я тя денюжку принёс.
Опасливо поглядывая на повернувшегося спиной дяденьку, достаёт тряпицу. У меня ажно в груди теплеет – хороший у меня дружок-то! Деньги не оставил, да не побоялся с ними на Хитровку. Это, правда, по незнанию больше, да потому, что никто и не думал, что у мальчишки деньжищи таки могу быть. А там бы ух! Средь бела дня ограбили бы, на виду у людёв.
Обниматься-то не стал, но глянул на Мишку етак… выразительно, что тот аж запунцовел, собой гордяся, да смущаяся.
– Ништо, Егорка, ты ж друг мой, а не абы кто!
Помолчали неловко, и некстати ворохнулся Тот-кто-внутри:
«– Мент родился!»
– А, так о мастере-то! – Вспомнил Мишка, – Ты ему влупасил-то, так он сгоряча и выскочил во двор. Ну то исть не он сам, а супружница евойная, и как начала голосить! И такой ты, и сякой, и разбойник весь из себя. Не знал бы тебя, так напужался бы, ей-ей!
Посмеялися, друг дружку толкаючи, мало чай не опрокинули.
– Мастер влупасил ей потом за стыдобушку такую, да и сам не умнее оказалси.
– Ну?!
– В полицию твой пашпорт отнёс, – Пономарёнок развёл руками, – так что теперь преступник ты получаешься. Только там не всё так просто получается – слыхивал я, как потом народ разговаривал. Москва, она же знаешь сам – большая деревня.